Джон Робертс - Мировая история

Многим французам все это пришлось не по душе, у кого-то и вовсе вызвало отвращение. К 1791 году король больше не скрывал своих дурных предчувствий, благосклонность, которой он пользовался на заре революции, ушла в прошлое, зато теперь его начали подозревать в контрреволюционных настроениях. Кое-кому из французских дворян все происходящее претило настолько, что им пришлось покинуть родину; первыми среди них оказались два брата короля, поступок которых не добавил народной любви к самодержавию. Самое главное заключается в том, что многие французы выступили против революции, когда из-за папской политики подход депутатов Национального собрания к делам духовным подвергся сомнению. Многое в нем глубоко тронуло большинство французов, в том числе церковников, но папа римский отклонил решения Национального собрания, и после этого речь пошла уже исключительно о выборе авторитета. Французским католикам пришлось решать, что выше для них: авторитет папы или авторитет французской конституции? В результате возник раскол по наиважнейшей проблеме, принесшей с собой меры непримиримой революционной политики.

Когда начался 1792 год, британский премьер-министр выразил свою уверенность в обоснованности расчета на предстоящие его стране 15 лет мира и спокойствия. В апреле Франция пошла войной на Австрию, а в скором времени оказалась в состоянии войны еще и с Пруссией. Ситуация выглядела предельно запутанной, но многие французы полагали, будто власти иностранных держав решили вмешаться, чтобы покончить с их революцией и вернуть время вспять к 1788 году. К лету, когда дела шли из рук вон плохо, а внутри Франции углублялась нехватка всего и подозрение к властям, король полностью утратил доверие народа. Восставшие парижане низвергли монархию и потребовали созыва новой ассамблеи, чтобы ее делегаты составили новую, на этот раз республиканскую конституцию.

Это собрание, вошедшее в историю под названием Национального конвента, до 1796 года фактически заменяло французское правительство. На протяжении гражданской и зарубежной войны, а также экономического и идеологического кризиса Конвенту удалось сохранить завоевания Французской революции. Большинство его депутатов с политической точки зрения оказалось не намного прогрессивнее в своих представлениях, чем их предшественники. Они считали частную собственность неприкосновенной (они ввели смертную казнь для любого человека, попытавшегося предложить закон о внедрении аграрного коммунизма), а бедность неискоренимым злом, хотя предусматривали кое для кого из бедноты весьма ограниченное право на участие в государственных делах через всеобщее прямое избирательное право для взрослых мужчин. От предшественников их отличало только то, что они готовы были пойти значительно дальше в чрезвычайных ситуациях, чем депутаты предыдущих французских ассамблей (особенно когда возникала угроза их поражения); они к тому же заседали в столичном городе, которым в течение длительного времени управляли весьма радикальные политики, подталкивавшие их к мерам более радикальным, чем они на самом деле желали бы, и на использование очень демократического языка. Следовательно, они напугали Европу намного больше, чем это удалось их предшественникам.

Их символический разрыв с прошлым наступил, когда депутаты Конвента в январе 1793 года проголосовали за смертную казнь короля. «Судебное убийство» королей до тех пор считалось чисто английским помрачением ума; теперь англичане испытали точно такое же потрясение, как все остальные народы Европы. Они тоже пошли войной на Францию потому, что боялись стратегических и коммерческих последствий французской победы над австрийцами в Нидерландах. Но та война все больше переходила в идеологическую сферу, и ради победы в ней французское правительство становилось все кровожаднее в борьбе со своими противниками на родине. Новый инструмент для гуманного по-французски умерщвления приговоренных узников под названием гильотина (характерное изобретение предреволюционного просвещения, объединявшее в себе техническую эффективность и требование в обеспечении быстрой, верной смерти, которую оно несло своим жертвам) стал символом Террора. Это название в скором времени присвоили периоду истории Франции, на протяжении которого депутаты Конвента стремились через запугивание своих врагов внутри страны обеспечить выживание собственной революции.

Очень многое в этой символике может вводить в заблуждение. В известной мере Террор велся только на словах, зажигательным сотрясанием воздуха разгоряченных политиков, пытавшихся тем самым поддерживать на высоком уровне свой собственный воинственный дух и пугать им противников. На практике в нем часто отражалась смесь патриотизма, насущной необходимости, путаного идеализма, шкурного интереса и мелкой мстительности, когда старые счеты сводились от имени республики. Погибло множество народа (возможно, больше 35 тысяч человек), и многие французы отправились в эмиграцию от греха подальше, и все-таки на гильотину приходится меньшинство жертв, большая же часть погибла в провинциях, часто в условиях гражданской войны и иногда с оружием в руках. Где-то за полтора года или около того французы, которых современники считали чудовищами, убили почти столько же своих соотечественников, сколько их погибло за 10 дней уличных боев и деятельности расстрельных команд в Париже в 1871 году. Для наглядности можно привести еще один пример: число тех, кто погиб за те полтора года, раза в два больше количества британских солдат, погибших в первый день битвы на Сомме в 1916 году. В результате такого кровопролития раскол между французами оказался еще глубже, но его масштаб не следует преувеличивать. Можно сказать, что во время революции что-то потеряли все французские дворяне, но только меньшинство из них сочло необходимым отправиться в эмиграцию. Вероятно, духовенство пострадало больше, чем дворянство (каждый второй духовный чин), и многие священники сбежали за границу; тем не менее во время революции Францию покинуло не так много жителей, как американские колонии после 1783 года. Намного большая часть американцев чересчур перепугалась своей революции или почувствовала к ней непреодолимое отвращение, чтобы жить в Соединенных Штатах после обретения ими независимости, чем часть французов, отказавшаяся жить во Франции после Террора.

Конвенту удалось одержать победы над внешними врагами и подавить восстания внутри собственной страны. К 1797 году только британцы не заключили мира с французами, Террор ушел в прошлое, и республикой управлял по большому счету парламентский режим в соответствии с конституцией, с принятием которой в 1796 году закончилась эпоха Конвента. Революция находилась в большей безопасности, чем когда-либо раньше. Но внешне все выглядело совсем иначе. За границей роялисты искали себе союзников, чтобы с ними вернуться на родину, а также интриговали с недовольными режимом гражданами внутри Франции. Хотя возвращения старых порядков желала совсем немногочисленная часть французов, не следует забывать о тех, кто утверждал, что логику демократии не следует навязывать дальше, что все еще сохранялось деление на богатых и бедных, которое выглядело такими же оскорбительным, как прежнее деление на юридически привилегированное сословие и тех, кого привилегиями обнесли, и что парижским радикалам следует предоставить большую роль в государственных делах. Наличие таких воззрений представлялось таким же тревожным, как страхи перед восстановлением власти тех, кто извлек выгоду из революции или просто хотел избежать дальнейшего кровопролития. Таким образом, под нажимом справа и слева Директория (так назвали новый режим) находилась в весьма устойчивом положении, хотя властям удалось приобрести врагов, кто считал ее лавирование (несколько зигзагообразное) для себя политикой недопустимой. В конечном счете ее разрушили изнутри, когда группа политиков в сговоре с солдатами в 1799 году провела государственный переворот и установила новый режим.