Джон Робертс - Мировая история

Слово «фундаментализм», однако, пришло к нам из американской религиозной социологии. Внутри христианских церквей им тоже выражается протест модернизации со стороны тех, кто чувствует себя напуганным и обездоленным этой самой модернизацией. Тем не менее кое-кто полагает, что в данном вопросе, как и во всем остальном, западное общество указывает путь, по которому пойдут остальные общества, а общепризнанный западный либерализм победит во всем мире. Может быть. И точно так же может произойти противоположное. Взаимодействие религии и общества представляется процессом весьма сложным, и сочтем за благо проявить предусмотрительность. То, что число паломников в Мекку кардинально увеличилось, можно отнести на счет их невиданного религиозного рвения или просто на появление удобного воздушного сообщения.

Тревогу в последнее время вызывает шумное навязывание своей веры многочисленными мусульманами. И все-таки ислам выглядит неспособным избежать культурного разложения с внедрением новой техники и наступлением по всем фронтам материализма европейской традиции, хотя наблюдается успешное сопротивление идеологическому выражению данной традиции в виде атеистического коммунизма. Радикалы в исламских обществах часто вступают в конфликт с вестернизированными и небрежно соблюдающими исламские обряды представителями своей правящей верхушки. Ислам конечно же привлекает новых апологетов и сохраняет миссионерский порыв, а понятие исламского единства на мусульманских землях только процветает. Ислам вполне способен поднять народ на великое дело, как это случилось в Индии в 1947 году или в Иране в 1978-м. В Ольстере и Эйре ирландские сектанты долгое время практиковались в краснобайстве по поводу предметов своей ненависти и яростно спорили о будущем своей страны на языке Религиозных войн Европы XVII века. Но теперь там соблюдается с трудом достигнутое перемирие. Притом что иерархии и предводители различных религий считают приличным обмениваться любезностями на публике, нельзя сказать, что религия перестала служить источником раздоров. Догматы вполне способны приобретать некоторую аморфность, но ослабляется ли хватка сверхъестественного содержания религии во всех частях мира и следует ли ее сегодня представлять в виде отличительного признака группы единомышленников, однозначно сказать нельзя.

Гораздо определеннее выглядит то, что внутри мира, истоки которого лежат в христианстве и поборники которого сделали так много для формирования облика современного мира, упадок сектантских раздоров сопровождался общим ослаблением христианской веры, а часто и полной утратой к ней доверия. Движение в христианстве под названием экуменизм, самым бросающимся в глаза проявлением которого считается учреждение в 1948 году Всемирного совета церквей (к которому Рим присоединяться не стал), многим обязано укрепляющемуся чувству христиан развитых стран, что они живут во враждебном окружении. Сторонники экуменизма к тому же многим обязаны получившему широкое распространение невежеству и сомнению в том, что представляет собой христианство и на что оно должно претендовать. Единственным бесспорным обнадеживающим признаком жизненной силы христианства выглядит рост (в основном за счет естественного прироста) числа католиков. Большинство из них теперь к европейцам не относятся, и такая перемена усугубилась в 1960-х годах после первых папских визитов в Южную Америку и Азию, а также участием в Ватиканском совете 1962 года 72 архиепископов и епископов африканского происхождения. К 2010 году всего лишь четверть католиков мира жила в Европе, и паства этой веры в Африке росла быстрее, чем где бы то ни было еще на нашей планете.

Что же касается исторического положения папства в римской церкви, вроде бы ослабленного в 1960-х годах, некоторые симптомы неблагополучия просматривались уже на II Ватиканском совете. Среди прочих вопросов, обсуждавшихся на его заседаниях, значилось аггиорнаменто, или обновление, о котором просил папа Иоанн XXIII. Эта просьба подавалась, почтительно говоря, как «истины», ниспосланные в учениях ислама. Но в 1978 году (году трех римских пап) на престол святого Петра возвели Иоанна Павла II, первого за четыре с половиной столетия римского папу не итальянца, а поляка, и его коронация впервые проводилась в присутствии англиканского архиепископа Кентерберийского. Прошло совсем немного времени, и понтификат показал личную приверженность исполнению исторической власти и возможности своего положения в консервативном ключе; причем он стал к тому же первым папой, лично отправившимся в Грецию ради примирения с православными церквями Восточной Европы.

Перемены в Восточной Европе, наблюдавшиеся в 1989 году, и прежде всего в его родной Польше, в большой степени обусловливались активной деятельностью и моральным авторитетом Иоанна Павла II. Когда он умер в 2005 году после пребывания у власти первосвященника на протяжении третьего по продолжительности срока в истории католической церкви, от него осталось неоднозначное наследие: последовательного консерватора, когда дело касалось догмы, этого папу-поляка все больше тревожил бытовой материализм, в котором он видел всепроникающую ересь современного мира, причем охватившую не одни столько страны, народам которых Иоанн Павел II помог избавиться от их коммунистического прошлого. Представляется опасным занятием прожектирование будущих тенденций в истории учреждения, судьба которого отличалась такой изменчивостью на протяжении веков, как судьба папства (пережившего Григорианскую реформу; раскол и концилиаризм; Трентский совет; эпоху Просвещения; I Ватиканский совет). Надежнее всего просто признать то, что одна проблема, возникшая в связи с достижениями XX века в сфере познания, восприятия и приема контрацепции, могла впервые причинять смертельные увечья авторитету Рима в глазах миллионов католиков.

Некоторым самым важным изменениям последнего времени еще предстоит проявить свой полный размах и последствия; в конце-то концов проблема последствия широкого внедрения контрацепции потенциально коснется рода человеческого в целом, хотя мы обычно думаем о ней как о историческом явлении для женщин. Но отношения между мужчинами и женщинами следует рассматривать во всем их единстве, даже если считается традиционным подходить к такому предмету только с одной стороны. Практически все из того, чем определяется судьба многих женщин, поддается тем не менее грубой оценке, и после проведения такой оценки сразу же выясняется: при всем величии уже произошедших перемен челевечеству предстоит пройти в этом направлении еще долгий путь. Радикальные перемены наблюдаются совсем в немногих местах, и даже там они произошли только за последние пару столетий. Наше признание перемен требует сопровождения их тонкими оговорками; жизнь подавляющего большинства западных женщин в наши дни кардинально отличается от жизни их прабабушек, тогда как жизнь женщин в ряде других уголков мира практически не менялась на протяжении тысячелетий.