Джон Робертс - Мировая история

Культурная революция была очередным поражением для тех, кто пытался модернизировать Китай. За эти годы удалось восстановить и переутвердить культ председателя Мао и его личный престиж, но ведущие активисты партии, кадровые работники и интеллектуалы чувствовали себя загнанными в угол; высшие учебные заведения позакрывали, а всех граждан изнуряли физическим трудом ради избавления их от традиционных воззрений. Главным инструментом гонений на старые кадры служила китайская молодежь. Вверх дном всю страну перевернули отряды хунвейбинов (Красной гвардии), наводивших ужас на старшее поколение во всех сферах деятельности. Присоединиться к хунвейбинам пытались оппортунисты, но все равно становились жертвами распоясавшейся молодежи. Наконец даже сам председатель Мао заговорил о том, что с Красной гвардией он переборщил. Пришлось назначать новые партийные кадры, и делегаты съезда КПК подтвердили его верховенство в стране, но он снова подвел свой народ. Для восстановления порядка потребовалось привлечение армейских подразделений, и на этот раз жертвами подчас становились студенты.

И все-таки душевный подъем хунвейбинов был вполне искренним, и нарочитая нравственность, учредившаяся в их движении, оценивается как явление в некотором смысле загадочное и поразительное. Затевая движение китайской молодежи, Мао вряд ли мог до конца осознавать, на что идет. Помимо жажды мести тем, кто привел к провалу «большого скачка», он должен был почувствовать опасность пробуксовки революции и утраты ею нравственного напора, за счет которого ее до сих пор можно было развивать дальше. В целях предохранения китайской революции требовалось привлекать старинные идеи, и к тому же позитивную роль сыграли рудименты иноземного влияния в Китае. Обществом, правительством и экономикой должна была двигать идеология, а в случае необходимости даже в уединении от всего внешнего мира. Традиционный престиж интеллектуалов и ученых все еще воплощался в старинном укладе жизни точно так же, как в системе государственных испытаний в начале столетия. «Разжалование» и демонизация интеллектуалов применялись как необходимое условие созидания некоего нового Китая. Точно так же нападки на авторитет семейных отношений следует считать не простым стремлением поощрения деятельности информаторов и вероломства, а мерами по разрушению наиболее консервативного атрибута китайского общества. Так называемая эмансипация женщин и пропаганда, направленная на осуждение ранних браков, достигли размаха, далеко превосходящего пределы «прогрессивных» феминистских идей или политики по ограничению рождаемости; они представляли собой решительный штурм прошлого, какого не позволяли себе активисты ни одной предыдущей революции, так как раньше в Китае женщине предназначалось место глубоко подчиненное. Статус женщины в китайском обществе был гораздо ниже, чем в дореволюционной Америке, Франции или России. Нападки на партийное руководство, обвиняемое в увлечении конфуцианскими идеями, далеко выходили за рамки злобного их высмеивания; этим нападкам нельзя найти параллелей на Западе, где на протяжении многих веков не признавали никакого святого прошлого, которое нельзя было бы отвергнуть. Даже если в годы «культурной революции» модернизации практически не уделяли никакого внимания, после нее открывался путь к новому через разрушение старого.

Но отрицание прошлого в Китае видится всего лишь половиной дела. Формирование китайского коммунизма происходило на протяжении двух с лишним тысячелетий, с времен правления династий Цинь и Хань, а быть может, и еще раньше. Одну из подсказок дает нам роль в нем авторитета предводителя. При всех жертвах и жестокости китайская коммунистическая революция несла героический заряд, сравнимый по масштабам с такими гигантскими сдвигами, как распространение ислама или всемирное нашествие европейцев на заре современности. Однако китайская революция отличалась тем, что по меньшей мере с точки зрения намерений ее контролировали и направляли из единого центра. В качестве парадокса китайской революции следует отметить то, что опорой ей служило народное усердие, но управлялась она государством, унаследовавшим весь таинственный авторитет традиционных обладателей Мандата Небес. Носители китайской традиции обязаны уважать власть и предоставлять ей нравственную поддержку, которую долгое время было трудно отыскать на Западе. Народ Китая мог избавиться от своей истории ничуть не больше, чем народ любого другого великого государства, и в результате коммунистическое правительство приобрело парадоксально консервативный внешний вид. Ни одна великая нация не воспитывала так долго свой народ на представлениях о том, что интерес отдельного человека значит меньше интереса общества в целом, что власть имеет полное право на использование услуг миллионов людей, причем любой для них ценой, ради выполнения великих задач на благо государства, что власть не подлежит сомнению до тех пор, пока она осуществляется ради общественного блага. Само существование оппозиции отвергается многими китайцами потому, что им предлагается нарушение общественного спокойствия; тем самым отвергается род революции, связанный с признанием западного индивидуализма, а не китайского индивидуализма или коллективного радикализма.

Режиму, созданному под руководством председателя Мао, китайское прошлое во многом пошло только на пользу, хотя внешне от него вроде бы отказывались, ведь роль самого Великого кормчего легко просматривалась в самой идее его власти. Его представили в качестве мудрого правителя, одновременно наставника народа и политика в стране, где всегда уважали наставников; западные комментаторы не скрывали своего удивления статусом, присвоенным его мыслям, распространенным громадными тиражами в «цитатниках Мао» с красной обложкой (но они позабыли о таком явлении, как буквализм в толковании Библии, захвативший многих европейских протестантов). Мао выступал глашатаем нравственной доктрины, представленной стержнем китайского общества наподобие конфуцианства своего времени. Нечто традиционное просматривается в художественных увлечениях Мао; народ восхищался им как поэтом, и его стихи пользовались уважением у знатоков этого литературного жанра. Но прежде всего Великий кормчий представляется переходной фигурой (хотя и очень значительной): его попытка поженить Китай на коммунизме и все его великие кампании провалились, но он восстановил единство своей страны и освободил ее по большому счету от отживших свое общественных отношений и предрассудков. То есть тем самым Мао Цзэдун расчистил путь для следующего радикального поворота продолжавшейся тогда китайской революции.