Банеш Хофман - Альберт Эйнштейн. ТВОРЕЦ И БУНТАРЬ.

«Его преосвященству, несравненному президенту нашей Академии:　

Сегодня состоялось печальное, но торжественное заседание нашей всемирно известной Академии. Оставленное для Вас место так и осталось незанятым, но оно всегда Вас ждет. Да, ждет, ждет Вашего приезда. Габихт.　

И я, некогда член славной Академии, с великим трудом сдерживаю слезы при виде пустующего кресла, которое Вам надлежало бы занять. И мне остается лишь выразить Вам свое глубочайшее почтение, величайшую признательность и самые сердечные пожелания. М. Соловин».　

Несмотря на плохое самочувствие, Эйнштейн не утратил остроумия. С шутливой торжественностью, плохо скрывающей его собственную ностальгию, 3 апреля 1953 г. он написал в ответ:　

«Бессмертной „Академии Олимпия“!　

В течение всего своего непродолжительного активного существования ты с детской радостью наслаждалась всем, что было ясно и разумно. Твои члены создали тебя для того, чтобы посмеяться над твоими более важными, старыми и чванливыми сестрами. Насколько им это удалось, я вполне могу судить по собственным тщательным и многолетним наблюдениям.　

Мы, все три твоих члена, оказались долговечными. Хотя сейчас мы уже немного одряхлели, но твой чистый и живительный свет все еще сияет для нас и служит нам путеводной звездой, ибо ты нисколько не постарела и не поникла, как выросший среди бурьяна росток салата.　

До последнего высокоученого вздоха я останусь верным и преданным тебе!　

А.Э. — твой ныне всего лишь член-корреспондент».　

Годы неумолимо брали свое. Еще в январе 1951 г. Эйнштейн писал бельгийской королеве-матери:　

«Велико мое желание вновь увидеть Брюссель, но, скорее всего, такой возможности мне уже больше не представится. Из-за моей специфической популярности кажется, что все, что я ни делаю, превращается в нелепую комедию, это вынуждает меня держаться поближе к дому и редко покидать Принстон.　

Я больше не играю на скрипке. С годами мне становится все более невыносимым слушать собственную игру. Надеюсь, Вас не постигла та же участь. Что еще остается мне — это бесконечная работа над сложными научными проблемами. Волшебное очарование этой работы останется со мной до последнего вздоха».　

Через полтора года, 6 июня 1952 г., он писал:　

«Что же касается моей работы, то она уже не дает больших результатов».　

В 1954 г. он написал бельгийской королеве-матери:　

«Я стал enfant terrible [45] Enfant terrible (фр.) — «ужасный ребенок» (досл.). Применяется, в частности, к человеку, смущающему окружающих своей прямотой, необычностью взглядов, излишней откровенностью и т. п. — Прим. перев. на моей новой родине, потому что не могу держать язык за зубами и принимать все, что здесь происходит».　

Это произошло отчасти потому, что сенатор Джозеф Маккарти (его деятельность сенат США впоследствии осудил) клеймил людей и обвинял их в ведении подрывной деятельности. Эти обвинения вместе с громогласными демагогическими изобличениями «коммунистов» заставляли многих дороживших своей карьерой политических деятелей — в том числе и людей неробкого десятка — смириться и проявить мягкотелость.　

В атмосфере маккартистской лихорадки Эйнштейн смело выступал против угроз интеллектуальной свободе. Он и сам подвергался яростным нападкам со стороны некоторых американцев из-за того, что поддерживал непопулярные в то время начинания. Когда Инфельд, не принимавший никакого участия в создании атомной бомбы, принял предложение занять место профессора на своей родине, в Польше, в прессе началась истерика: мол, Инфельд так или иначе раскроет «коммунистам» какие-то секреты, связанные с производством атомного оружия. Неоднократно исказившись и без того в искаженном воображении обывателей, вся эта кампания дискредитировала в какой-то мере и Эйнштейна.　

В атмосфере страха и подавления свободомыслия, царивших в Америке в эру маккартизма, некий учитель, попавший в лапы сенатской Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, обратился за поддержкой к Эйнштейну. И 16 мая 1953 г. больной Эйнштейн написал ему получившие широкий резонанс слова:　

«Проблема, вставшая перед интеллигенцией этой страны, весьма серьезна. Реакционные политики посеяли подозрения по отношению к интеллектуальной активности, запугав публику внешней опасностью. Преуспев в этом, они подавляют свободу преподавания, увольняют непокорных, обрекая их на голод. Что должна делать интеллигенция, столкнувшись с этим злом? По правде, я вижу только один путь — революционный путь неповиновения в духе Ганди. Каждый интеллигент, вызванный в одну из комиссий, должен отказаться от показаний и быть готовым к тюрьме и нищете. Короче, он должен жертвовать своим благополучием в интересах страны.　

Отказ от показаний… должен быть основан на убеждении, что для гражданина позорно подчиниться подобной инквизиции, оскверняющей дух конституции.　

Если достаточное число людей вступит на этот тяжелый путь, он приведет к успеху. Если нет — тогда интеллигенция этой страны не заслуживает ничего лучшего, чем рабство».　

В те дни небезопасно было писать такое даже в частном письме. Но Эйнштейн добавил постскриптум, в котором говорилось: «Не нужно рассматривать это письмо как „конфиденциальное“». И тем самым (надо учитывать, каким человеком был Эйнштейн и что он собой представлял) он превратил это письмо в публичный манифест, прозвучавший на весь мир.　

Теперь-то мы хоть отчасти понимаем, и кем был Эйнштейн, и что он собой представлял. По общему признанию, достижения современной квантовой механики намного превзошли (и количественно, и по достигнутой точности) достижения общей теории относительности. И хотя в создании квантовой механики принимало участие много умов, собственно вклад Эйнштейна в ее развитие был весьма значительным. Более того, специальная теория относительности играет выдающуюся роль в современных исследованиях по квантовой механике. А что касается монументальной общей теории относительности, то она была (и это существенно) творением одного человека и потому стоит в числе величайших научных достижений всех времен. И что бы ни было уготовано нам в будущем, теория относительности Эйншейна остается незыблемой. Ибо хотя все теории смертны, тем не менее великие теории, подобно шедеврам искусства, навсегда сохраняют свое величие.　

Эйнштейн, говоря в «Автобиографических набросках» о теории относительности, вынужден был упомянуть о затруднениях, связанных с использованием системы Ньютона. Резко прервав свое повествование, Эйнштейн обратился непосредственно к Ньютону со словами:　

«Довольно об этом. Прости меня, Ньютон: ты нашел единственный путь, возможный в твое время для человека величайшей научной творческой способности и силы мысли. Понятия, созданные тобой, и сейчас еще остаются ведущими в нашем физическом мышлении, хотя мы теперь и знаем, что если будем стремиться к более глубокому пониманию взаимосвязей, то мы должны будем заменить эти понятия другими, стоящими дальше от сферы непосредственного опыта».