Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

А потом с публичным протестом выступил генерал Мигель Примо де Ривера, «африканец» со стажем, «совесть испанской армии» и командующий Каталонским военным округом. «Дон Мануэль, - заявил он, - был не лучшим стратегом, но его доблесть и личная честность бесспорны. Дон Фелипе две недели держался в исключительно сложных условиях, его капитуляция была санкционирована свыше. Армия не позволит скрыть в архиве грехи истинных виновных. Армия хочет знать правду. Армия требует не формального, но серьезного следствия и наказания всех виновных».

Пренебречь предупреждением Примо де Риверы было невозможно, это уже все видели на примере каталонских анархистов, которых он задавил крайне жестко. Напуганные министры, имевшие основания опасаться пересмотра выводов комиссии, воззвали к Его Величеству, но зря: Альфонс XIII не любил политиканов, норовивших превратить его в титулярного королька. Под жестким давлением военных кортесам пришлось вернуться к вопросу; «повторную комиссию» возглавил кандидат «африканцев» - пожилой, очень уважаемый в войсках и обществе генерал Хуан Пикассо.

Если кто-то упрекнет меня в том, что рассказ о Марокко слишком тесно переплетен с рассказом о политических пертурбациях в Испании, упрек приму сразу и всего лишь с одной оговоркой. Вернее, с вопросом: можно ли разобраться в причинах и реалиях обеих «чеченских войн», игнорируя события в Москве? На мой взгляд, нет. Именно поэтому и.

Но, как бы там ни было, «доклад Пикассо», прозвучав с трибуны кортесов и появившись (военные попросту плюнули на политиков, поставивших на документе гриф «Совершенно секретно») в прессе, был равен взрыву. Своими именами было названо абсолютно все, с цифрами циничных попилов и откатов на военных поставках, с именами военных и гражданских чинов, крутивших коррупционные схемы, с номерами счетов, куда уходили «левые» деньги, и подробным списком недвижимости, приобретенной в Париже на имена родни госслужащих, получавших весьма скромное жалованье.

Депутатский корпус негодовал, протестовал, кабинет министров, единогласно вопя об «инсинуациях», срочно инициировал дебаты о «мирном договоре с рифами и полном выводе войск из Марокко, кроме Сеуты и Мелильи, с направлением освободившихся средств на повышение жизненного уровня народа», - но было поздно. Спускать содеянное с рук «африканцы» не собирались, - тем паче, что король выразил возмущение «попытками некоторых сеньоров уйти от ответственности», - и от Примо де Риверы ждали только действий, а уж он-то от ответственности не уходил никогда.

Операция «¡Qué lo pase bien!» («В добрый час!») началась утром 13 сентября 1923. Армия вышла на улицы; к исходу дня государственные офисы были оцеплены, правительство и кортесы распущены, действие конституции заморожено, границы перекрыты, газеты, принадлежащие олигархам, закрыты, в остальных введена цензура. Всю полноту власти при полном согласии и одобрении короля взяла на себя «военная директория» из «африканцев» и генералов, имевших достойную репутацию, немедленно приступившая к «очищению Испании». Без оглядки на права человека и конституционные гарантии, почти теми же методами, которые использовал Примо де Ривера, гася терроризм в Каталонии, но все же с соблюдением права подсудимых на защиту.

Иногда этот переворот именуют «прото-фашистским», но это не совсем так. «Диктатор», по сути, не исповедовал никакой идеологии, он считал себя просто «человеком чести и патриотом», и вообще, политикой заинтересовался совсем недавно, в Барселоне, где, как сам он говорил, «нашлись порядочные, бесконечно любящие Испанию сеньоры, открывшие мне глаза на многое, а как исправить положение мне было ясно без всяких советов».

Так что, никак не фашизм, - во всяком случае, в классическом понимании, - и попытки Муссолини «политически организовать» испанского коллегу ни к чему, кроме взаимно уважительной переписки, не привели: генерал как был, так и остался приверженцем абстрактного «Честь, Бог, Отчизна!», общим рассуждениям предпочитая практическую работу на базе первого своего манифеста, где были объявлены три цели нового правительства: избавление Испании от «продажных профессиональных политиков», наведение порядка и «безусловное решение» марокканской проблемы.

За исполнение первого пункта взялись сразу. Либеральные историки определяют действия военных властей, как «эпоху жестокого террора», и таки да, террор был жесток. Открутиться не удавалось никому, за границу успели удрать лишь те, кто догадался сразу. Под арест и суд шли министры, депутаты, предприниматели, прокуроры, хотя бы в малой степени причастные к «теневым схемам», накопления конфисковывались, банки, крутившие «серые деньги», лишались лицензий.

И довольно скоро выяснилось: работа по первому пункту, даже сама по себе, без специальных реформ, идет на пользу реализации пункта № 2 - как только народ убедился, что реальные сроки бывшим неприкосновенным - не кампания, но система, социальное недовольство, а вместе с ним и терроризм резко пошли на спад. А когда «военной директории» удалось еще и приподнять промышленность, повысив доходы населения, революционная ситуация и вовсе рассосалась, вновь обострившись гораздо позже, в связи с началом всемирного кризиса.

Впрочем, все это было потом, а пока что главным для «диктатора» оставался вопрос с рифами, решить который он намеревался во что бы то ни стало. Ибо «если политика велит оставить неотмщенными тени Анваля, такую политику следует расстрелять». Переустройству «африканского корпуса» было уделено максимальное внимание, воинский дух поднимался всеми средствами, от лекций до песен, плясок и совместных солдатско-офицерских посиделок после трудных учений, - и к концу 1924 доны начали побеждать в пограничных стычках, ранее стабильно завершавшихся в пользу рифов, - причем, к удивлению и недовольству рифов, теперь доны вели себя «по-рифски», а в декабре испанцам удалось даже вернуть «священный» Хаэн. Естественно, оставить это без внимания Абд аль-Крим не мог, но…

Зачем эмир-президент Рифской республики в том же 1924-м объявил себя султаном всего Марокко, я не знаю. По крайней мере, в доступных мне книгах об этом ни слова, а сам он в своих коротких мемуарах на эту тему не писал, и тем не менее, с политической точки зрения шаг был недальновидный. Крайне. Даже притом, что в манифесте о провозглашении четко указывалось на уважение к марокканскому султану Мулай Юсуфу, при котором лидер рифов готов стать «вице-султаном», если тот согласится «совместно бороться с европейцами», - сам по себе такой демарш взбесил французов, «протекторов» всего Марокко.