Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

В общем, они и без того уже с год жалели о том, что поначалу подкармливали Абд аль-Крима, поскольку в итоге начались волнения и в их «зоне влияния», а теперь угроза стала прямой и ощутимой. Тем паче, что рифский президент не особо скрывал намерений расширить территорию республики за счет долины Уарга, единственного черноземного региона Марокко, откуда в горы поступала большая часть продовольствия. Риторика его, правда, была вполне миролюбива, с упором на то, что граница там плохо демаркирована, однако Юбер Лиотэ, опытнейший «африканец», глядя на несколько ходов вперед, в конце 1924 приказал разместить блок-посты на границе, ранее считавшейся «умеренно спокойной», - и очень вовремя.

Вскоре рифы стали совершать рейды в долину, конфискуя у населения зерно, а при прорыве линии блок-постов убивая французских пограничников. Кто смотрел фильм «Легионер» с Ван Дамом в главной роли, тому могу сказать, что примерно так все и было. А когда в феврале 1925 очередной рейд оказался не рейдом, но настоящим вторжением с прицелом на Фес, и французам с огромным трудом удалось остановить рифов в бою под Уаргой, в Париже пришли к выводу, что берберы зарвались и донов следует поддержать.

В апреле крупные соединения французской армии, включая весь состав Легиона, пересекли южную границу рифских владений и двинулись на север, параллельно начав переговоры с испанцами о координации действий, а в июле союз был оформлен и официально. Разумеется, Абд аль-Крим объявил всеобщую мобилизацию, поставив под ружье около 80 тысяч бойцов, практически всех боеспособных мужчин, - но эта огромная, неплохо вооруженная армия быстро начала распадаться: продвигаясь вперед без спешки, французы «действовали в худших традициях эпохи замирения Алжира».

То есть, просто превратили в пепелище районы обитания первых кланов, с которыми столкнулись, после чего предложили каидам племен, до земель которых еще не добрались, на выбор: или распускать войска, или потерять все. Большинство приняло второй вариант, однако регулярная армия, всего-то примерно 7000 конных стрелков, правда, при трофейных пулеметах и орудиях, кусалась очень больно, даром, что Париж не поскупился ни на самолеты, ни даже на танки.

«Следует признать, - писала в мае парижская Le Temps, - что речь идет не об игрушечной войне, но о самой настоящей. Мы имеем дело не с дикарями, а с сильным и боеспособным противником, возглавляемым решительным и талантливым лидером, престиж и могущество которого гигантски выросли за последние шесть месяцев. Затягивать процесс преступно, следует применять все средства». И применяли. В частности, впервые в истории колониальных войн, за десять лет до Второй итало-эфиопской, распыляя над отрядами и селениями рифов горчичный газ.

К августу общая численность войск европейцев, постоянно получавших подкрепления из метрополий, достигла почти 300 тысяч бойцов, главное командование объединенными войсками принял маршал Анри Филипп Петэн, легенда Вердена. Такой силе рифам, не глядя отдельные успехи, противопоставить было нечего: попытки контрнаступления срывались, «регуляры» несли большие потери и отходили на горные базы, однако испанцы и французы неуклонно сжимали тиски. С точки зрения логики, исход был предрешен, но Абд аль-Крим верил в поддержку Аллаха, себя и доблесть своих воинов, воины беззаветно верили своему главкому, а вера в лидера, - если, конечно, он лидер, а не дутая кукла, - творит чудеса.

Так что, ни после 7 сентября 1925, когда французы создали плацдарм у Джебель-Амекрана, «орлиного гнезда» аль-Крима, взятого две недели спустя, ни после 9 сентября, когда союзники высадили танковый десант (первая в истории амфибийная операция с участием бронетехники!) в бухте Альхусемас, к которой когда-то шел, да так и не дошел Фернандес Сильвестре, ни после разгрома двухтысячной группировки рифов, осаждавших героически отбивавшийся форт Кудиа Тахар (из 200 солдат гарнизона в живых осталось 24), ни о каких белых флагах рифская сторона и не думала. Напротив, даром, что дорога на Адждир, столицу республики, была открыта, Петэн провел секретные переговоры с лидером рифов на предмет «почетной капитуляции».

Кончилась встреча, правда, ничем: Абд аль-Крим соглашался на компромисс, был готов идти на уступки, но об отказе от независимости в его понимании не могло быть и речи. Более того, убедившись, что месье и доны настроены на «все или ничего», - 25 октября, после неудачи переговоров, испанцы захватили Адждир, - президент Рифской республики, потратив всю зиму на восстановление «большой армии», в начале весны предпринял совершенно отчаянную попытку переломить судьбу: лично повел примерно 16 тысяч отборных воинов в наступление на Тетуан, прорвавшись сквозь все заслоны к предместьям центра испанской «зоны влияния».

Бой, по воспоминаниям современников, был непередаваемо ожесточенный, впервые за всю войну Легион пару раз отступал и хотя в итоге все-таки удержал позиции, понес серьезные потери (его отец-основатель Хосе Мильян-Астрай, некогда давший путевку в жизнь молодому лейтенанту Франко, а затем его заместитель, был тяжело ранен), однако кончилась затея вполне предсказуемо, а все дальнейшее было уже делом техники.

Последняя интрига заключалась разве лишь в том, намерен ли Абд аль-Крим пасть с оружием в руках. На эту тему заключались пари, и выиграли скептики: 27 мая 1926 года в Таргвисте, последнем остававшемся у рифов городе, президент республики вместе с правительством и штабом сдался французам. Все выжившие испанцы-военнопленные (выжило большинство) были освобождены и отправлены домой, где солдат, выплатив «за плен», демобилизовали, а всех офицеров пропустили через «дисциплинарную комиссию», по итогам работы которой восемь из них были расстреляны за трусость, а остальные получили повышения в чине и должности.

Что до Абд аль-Крима, его выдачи требовал лично Примо де Ривера, и попади президент рифов в руки испанцев, он, никаких сомнений, был бы казнен, причем на полных законных основаниях, ибо, как государственный служащий, давал присягу на верность Короне. Однако в Париже решили иначе. Авторитет «берберского волка» в Магрибе, да и во всем арабском мире к тому времени был заоблачно высок, и французские власти, справедливо сочтя, что такими полезными картами не разбрасываются, сочло за лучшее отправить пленника на Реюньон, заверив огорченный Мадрид, что это навсегда.

Впрочем, через 21 год, в мае 1947, «величайший из арабов», поклявшись никогда не заниматься политикой, получил разрешение на въезд во Францию, но по дороге все же бежал с парохода в Порт-Саиде и далее жил в Каире под защитой сперва короля, а затем боготворившего его Гамаля Абделя Насера. До самой смерти, даром что клялся на Коране, активно занимаясь политической деятельностью.