Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Так оно и есть, и надо сказать, тайна эта тревожила самого Лопеса. Дель Валье не был близок к нему, как Центурион, его редко приглашали разделить завтрак или ужин, человек, до мозга костей штатский, он как небо от земли отличался от Кабальеро или Рескина, - хотя в стычках показал, что храбр, его в дело старались не посылать, - и тем не менее, Марискаль сразу же произвел его в полковники и доверил святая святых: войсковую казну (сундук золотых монет и украшений, выделенных из спрятанного золотого запаса).

Больше того, как вспоминают Маис и Авейро, получая приговоры «судов крови» или лично принимая решения о расстрелах, президент неизменно вызывал «француза» и спрашивал: «Ну что об этом скажете Вы?», на что неизменно следовал один и тот же ответ: «Мне это не нравится, sir, но мое мнение ничто. Важно лишь то, что Вы с мадемуазель Линч здесь, а не в Париже, не в Чили и не в Бостоне. Если Вы здесь, значит, все оправдано неким высшим смыслом. Наша война отличается от всех прочих, и Ваши решения, каковы бы они ни были, диктует История».

Если кого-то интересует, для чего сделано это обширное отступление, скажу: оно необходимо, потому что пройдет несколько месяцев, и именно полковник Дель Валье своим последним, казалось бы, совершенно необъяснимым поступком развеет многие недоумения, - во всяком случае, мои, - но об этом мы поговорим позже. А пока что, возвращаясь к событиям, завершу разговор о «паранойе» еще одним, более чем не посторонним мнением.

«Если говорить о жестокости, Ваше Величество, то жестокость эта мало чем отличалась от той жестокости, которую проявляли мы и к врагам, и к своим, сражаясь с мятежниками в Байе и Паране… Но у нас, я признаю это открыто, нет его пресловутой готовности умереть, но не сдаться. Эта готовность в полном смысле заражает людей, превращает самых робких и слабых в непобедимых, нечеловечески экстраординарных солдат. Лопес также имеет сверхъестественный дар намагнитить своих солдат, вселяя дух, который нельзя описать словами, потому что слов для этого мало…

Ваше Величество, я со стыдом признаюсь, что унизился до использования золота в надежде купить кого-то из его сторонников, чтобы покончить с этой бесконечной кампанией, которую нельзя завершить железом. Но золото, этот всемогущий кумир, всесильный в Рио, Буэнос-Айресе и Асунсьоне, тоже бессильно в этих холмах, перед фанатичным патриотизмом парагвайских фермеров, простых метисов пока они пребывают под завораживающим, намагничивающим взглядом Лопеса. Военные или штатские, мужчины или женщины, взрослые или дети, - все они считают себя Парагваем, который сражается в моральном единстве… Ваше Величество! Чтобы завершить эту войну, нам нужно или убить Лопеса, или превратить в дым и пыль всех парагвайцев, кроме двух или трех тысяч благоразумных жителей Асунсьона!..»

Это отрывок из приватного письма, осенью 1869 года, вопреки всякой субординации, через голову прямого начальства, - графа д´Э и маркиза Параньоса, - отправленного императору Педру II генералом Хосе Коррейа да Камара, ответственным за «дикую охоту», и если честно, есть ощущение, что будущий маршал Империи и 2-й виконт Пелотас, идя по кровавому следу почти загнанной дичи, сумел понять нечто такое, чего никогда не смогут уразуметь мыслители, пишущие о «безумных тиранах», «контрпродуктивных шагах» и «ленивых хатаскрайниках» …

События осени 1869 года можно описывать долго и подробно, но, думаю, ни к чему, ибо монотонно. Бразильцы медленно продвигались вперед, натыкались на сопротивление в поселках (не стану утомлять читателя труднопроизносимым названиями на гуарани) и маленькие укрепрайоны, брали их штурмом, чаще со второго-третьего раза, несли маленькие потери убитыми и большие ранеными, после чего останавливались, приходя в себя от успехов, а иногда и от мелких, но болезненных поражений.

При этом, после каждой стычки, после каждого взятого хутора граф д¨Э в Асунсьоне торжественно объявлял, что война наконец-то завершена, и ошибался. Для парагвайцев каждая задержка врага становилась маленькой, но очень важной победой, дарившей им еще немного времени и свободы маневра. Оторвавшись, они уходили дальше, в слабо населенные северные холмы, и там все начиналось сначала: траншеи, мастерские, - уже совсем кустарные, но все-таки, - и учебные лагеря для новобранцев. Ибо, вопреки всему, люди шли, и даже в начале 1870 года, в местах совсем пустынных, согласно ведомостям Рескина, армию пополнили 563 единицы живой силы.

Впрочем, наверное, уместнее сказать: «еле живой». Места становились все пустыннее, без пастбищ, почти без ферм, - и уходящие колонны редели даже в «тихие» дни, и даже не говоря о дезертирстве, потому что теперь дезертиров почти не было: остались, в основном, те, кто все для себя решил сознательно и навсегда. Голод, еще раз голод, совсем невыносимый голод (от недоедания умерла и 17-летняя Аделина – дочь Марискаля от Хуаниты Песоа, получавшая такой же паек, как и все), естественным довеском к голоду – болезни и вереница бредущих людей, в общем (считая всех) к декабрю уменьшилась вдвое, примерно до двух с половиной тысяч полумертвых душ.

Правда, не только за счет смертности. Примерно с середины октября решением военного совета около редких ферм, где были какие-никакие поля и огороды, начали оставлять тех, кто уже не мог идти: в основном, беженцев и женщин, пожелавших оставить военную службу. А также «второстепенных» арестантов, которых военным советом было решено амнистировать, поскольку вину перед Родиной искупили трудом на пользу армии. Им предстояло как-то кормиться и ждать бразильцев в надежде, что нонкомбатантов убивать не будут.

Тогда же войска разделили на несколько колонн: лучшие, с полковником Ромеро, шли в арьергарде, новобранцы, с полковником Гена, отошли в сельву, где организовали «учебку», основные силы – в урочище Игатими, около очередной «временной столицы», райцентра Панадеро. Именно там 16 октября Марискаль обратился к войскам, отдав важнейшие распоряжения:

«В нашей победе нет сомнений, но, возможно, я не доживу. Вот рядом со мной генерал Кабальеро. В эти тяжелые часы нашей жизни, я прошу всех вас, если меня не будет, верить ему так, как верю я, любить его так, как люблю я, и твердо знать, что он никогда не сделает ничего, что может пойти во вред Родине». Затем, когда солдаты трижды прокричали "Pipu!" («Ура!» на гуарани), президент, обращаясь уже к дону Бернардино, добавил: «Мне бы хотелось, мой друг, чтобы когда-нибудь Вы, так же, как я Вас, рекомендовали народу полковника Панчито Лопеса Линч, но только если он будет достоин, если его мать не станет возражать, а у Вас не будет на примете лучшего преемника».