Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Здесь, в Панадеро, парагвайцы позволили себе последний сколько-то длительный отдых. Сюда же в один из дней явились вожди gayus, лесных гуарани из дебрей Чако, почти не тронутых цивилизацией и очень воинственных. Они принесли тюки с продовольствием и предложили прислать воинов. Дескать, люди сельвы помнят добро. Они не забыли, что Karai Guazu (Великий Господин, то есть, д-р Франсиа) когда-то защищал их от пришельцев с севера, они не забыли, что Monai Karai (Большой Господин, то есть, дон Карлос) присылал им хорошие вещи и лекарей, и теперь они должны помочь Yaha Karai (Смелому Господину). Иначе все семь проклятых детей Tupã, которого белые люди называют Хесус, строго накажут их. Так сказал сам Tupã.

Продовольствие Марискаль, разумеется, принял с благодарностью, а от воинов отказался, пояснив, что пришельцы воюют с ним, а не с людьми gayus, но если воины лесных людей вступят в его армию, лесные люди тоже станут врагами пришельцев, которые убивают всех, даже детей. А людей gayus не так много, чтобы подвергать опасности гибели весь народ. Но, вместе с тем, если вдруг Tupã скажет еще что-то, за любую информацию, любую помощь, каждый мешок зерна он, Yaha Karai, будет благодарен и когда-нибудь, после победы, заплатит за все сторицей, самыми лучшими ружьями, топорами и лекарствами.

Короче говоря, в Панадеро слегка пришли в себя. Бразильцы не давили: у них тоже тоже не хватало припасов, а кроме того, генерал Коррейя да Камара предпочитал не испытывать судьбу. Как сам он позже писал, «в происходящем было нечто мистическое, недоступное разуму. Каждое столкновение отдавало нам новое пространство, противники погибали, но и наши погибали, а у меня возникли трудности с подкреплениями, тогда как эта "армия призраков" казалась неисчерпаемой, словно ее, в самом деле, пополняли солдаты, погибшие в предыдущих боях».

Поэтому – ползли. Один за другим занимали лагеря, тщательнейшим образом фиксируя состояние людей, более похожих на скелеты, а затем отсылая в Асунсьон снимки, рисунки и протоколы допросов, с особым упором на показания «невинно пострадавших дам из высшего света», дававших очень ценные и нужные показания. Простонародье, ничего полезного сказать неспособное, даже не опрашивали, но, правда, и не убивали: после отъезда культурного принца нравы стали помягче.

В итоге, войска Марискаля, около тысячи «старослужащих», маневрировали в холмах, отвлекая имперцев от учебных лагерей. По ходу, столкнулись с тремя сотнями сытых скуластых солдат в новенькой незнакомой форме, при маленьких пушках. Как оказалось, правительство нейтральной Боливии, давненько (как и Аргентина) зарившейся на богатый Чако, решило воспользоваться ситуацией и под шумок присвоить то, на что не претендовала Бразилия, -

в полной уверенности (предварительно почву прощупали), что потом Рио, совсем не желавшее излишнего усиления Байреса, аннексию поддержит. Мнение «временного правительства в Асунсьоне», естественно, никого не интересовало, а Марискаля уже не принимали в расчет. И зря. Итогом встречи стало паническое бегство втрое поредевших боливийцев, а у парагвайцев появились новые ружья, боеприпасы и две легкие пушки.

И вновь: переходы, привалы, переходы. Удачный бой под Чирикуэло, затормозивший врага на две недели. Соединение с остатками войск, защищавших оставленные укрепрайоны (не дезертировал никто). Затем – короткий рейд, на бразильскую территорию, где в деревеньке Пунто Пору подняли парагвайский флаг, а затем, согнав население на площадь, заставили его провозгласить Бразильскую Республику, - после чего, разжившись продовольствием, вернулись в Холмы Амамбай, на соединение с полковником Гена, чьи солдатики уже завершили курс молодого бойца.

«В один из дней, - вспоминает Хризостомо Центурион, - воспользовавшись тем, что Марискаль насвистывал какой-то парижский вальсок, что было признаком очень хорошего расположения духа, я позволил себе спросить, что дает ему силы для такой уверенности в победе. "Ах, полковник, - был ответ, - в победе я уверен, потому что с нами народ, а народ победить нельзя, весело же мне потому, что они выдыхаются. Очень скоро они выдохнутся совсем"». И что самое интересное, слова президента не были вовсе уж пустой фантазией…

Повторяться не стану, - в «бразильском» томе все изложено подробно, - но Империю на исходе пятого года войны тоже трясло. Постоянные призывы, закупки оружия, все прочее, без чего не обойтись, содержа колоссальную армию, стоило бешеных денег, а шесть британских займов поставили динамично развивавшуюся страну в положение, близкое к отчаянному. Инфляция, нехватка рабочих рук, банкротства, - все это, естественно, гулким эхом отзывалось в парламенте, где либеральная оппозиция, несколько лет сидящая в полуподполье, окрепла и перешла в наступление.

Консервативный кабинет, поддерживавший императора в смысле «войны до победного конца», пришлось превратить в коалиционный, потом разогнать, провести новые выборы, вообще принесшие победу либералам, а потому признанные недействительными. Какое-то время Дом Педру пришлось рулить страной в ручном режиме, что он не любил и считал неправильным. Однако и новые выборы, проведенные «как надо», вновь привели к формированию коалиционного кабинета, категорически заблокировавшего все разговоры о «седьмом займе», после чего из Асунсьона пришлось отзывать Добровольческий корпус (10000 бойцов), который не на что стало содержать.

Хуже того, в либеральной прессе зазвучали нотки пацифизма: дескать, наша война не только дорого стоит, но и преступна, она разрушает экономику, уничтожает мораль, и вообще, выгодна только Дому Браганца, из-за амбиций которого продолжается. В газетах появились совсем не дружеские шаржи на членов правящего дома и карикатуры на «великих полководцев», отрывки из писем с фронтов, - о резне в Перибебуе, о детях-солдатах при Акоста Ню, о массовых казнях и мародерстве в Асунсьоне, - и хотя военная цензура лютовала, поделать она могла мало что.

А и хуже того: нечто в этом же духе зазвучало и в провинциальных ассамблеях, одна за другой принимавших решения об отзыве своих национальных гвардий, и даже с трибуны парламента. Депутатам, плевать было на Парагвай, но такого роскошного повода ограничить власть монарха и порассуждать о достоинствах республики либералы упустить не могли.

И добро бы проблемы ограничивались внутренней политикой. С каждым днем все больше тускнел имидж Империи на международной арене: «черная легенда», запущенная в свое время Рио, возвращалась бумерангом, а это уже было серьезнее некуда, ибо стабильность бразильской монархии держалась не только на Конституции, которую, если что, недолго и поменять, но (традиционно!) на личном авторитете императора.