Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

И ждали. До 18 марта, а потом до 12 апреля, когда были объявлены окончательные итоги, и оказалось, что за дона Бартоломе, кроме Байреса, проголосовали только маленькие Сан-Хуан и Сантьяго, - итого 146 выборщиков против 79, - после чего, поздравляя преемника, сеньор Сармьенто с чувством заявил: «Вы, мой друг, символ новой Аргентины. Вы первый президент, который не знает, как устроен пистолет». И дождавшись, вновь обратились к президенту, напоминая о договоренности, а президент, - дал слово, держись! – действительно, послал в Ассамблею запрос. Указав на то, что вот ведь за «Митре наш президент» высказалось большинство портеньос. Так? Так. А стало быть, может быть, 1 февраля было так же, и не исключено, что претензии обиженных небезосновательны. Надо бы проверить. Не приказываю, но прошу.

Просьбу уважаемого человека почему не исполнить? Депутаты, - в основном, «автономисты», - запросили у провинциальных коллег документацию, начали проверку и проверяли довольно долго, больше двух месяцев, а 18 июля, наконец, огласили вердикт: все в порядке, выборы 1 февраля прошли с незначительными нарушениями, не повлиявшими на итог голосования, и следовательно, итоги соответствуют волеизъявлению граждан. Провинциальная Ассамблея, стало быть, «автономистская»; губернатор, ею избранный, тоже «автономист». После чего сеньор Сармьенто развел руками (дескать, сделал, что мог), и сеньор Авежанеда тоже развел руками (дескать, ну что тут поделаешь?).

В скобках. Заранее прошу прощения за длинные цитаты, но они очень к месту, а без них никак. Излагая свое мнение об этих выборах (и обо всех тогдашних выборах вообще), Мигель Луна, один из крупнейших историков Аргентины за все время ее существования, «аргентинец из аргентинцев и портеньо из портеньос», явно испытывает неудобство.

Дескать, ну да, «так же как и раньше, фальсифицировались выборы, что всегда влекло за собой гибель и ранения граждан. Не было ни списка тех, кто мог голосовать, ни постоянных представителей власти; без всякого удостоверения личности любой мог голосовать четыре-пять раз; власти могли отказать в праве голоса, заявив, что гражданин не из этого округа, но в то же время можно было явиться в пять или шесть разных округов». Но!

«Но в любом случае это была демократическая республиканская практика, фактически не существовавшая в эпоху Росаса и осуществлявшаяся после его свержения кровавыми методами. Теперь хотя насилия не стало меньше и некоторые выборы сопровождались жестокими действиями, по крайней мере, просматривалось определенное уважение к результатам выборов, какими бы они ни были».

Если вдуматься, то есть тут некоторая доля раздвоения демократической личности. «Законы, конечно, нарушались, но… существовало определенное чувство вины каждый раз, когда закон нарушался слишком грубо, когда имели место слишком скандальная фальсификация выборов или неоправданное вмешательство в дела провинций. Когда влияние или воздействие официальных властей на политику было чрезмерным, власти, безусловно, пользовались итогами фальсификаций и рассматривали попытки силой отменить их результаты, как преступление, но, во всяком случае, стеснялись этого и стремились скрыть или как-то оправдать подобные факты… Сам факт этой неловкости говорит о росте уважения к юридическим нормам».

Не думаю, что тут нужно что-то комментировать. Но вот ведь что забавно: сеньор Митре сотоварищи, либералы старого закала, собственно, создавшие такую систему, испытав действие своего же детища на себе, не стали «принимать волю несовершенной демократии», а решили действовать как те, кого они так резко критиковали и кого с таким кровавым трудом свергали. Иными словами, сразу после оглашения вердикта, началась подготовка к «революции».

Естественно, «во имя торжества конституционных ценностей». Со ставкой на ополчение Байреса и некоторых других провинций, а также лично преданных Митре офицеров уругвайского происхождения и, - алле ап! – остатков разгромленных тем же Митре «федералистов» из глубинки, готовых идти против властей хоть вместе с самим Дьяволом. А поскольку речь шла о «революции» в масштабах страны, главной целью, естественно, стало недопущение к власти «мошеннически избранного» Николаса Авежанеды, хотя уж он-то, в отличие от депутатов в Байресе, был избран вполне корректно.

Логики нет, но какая тут логика? Единственное, на чем настаивал Митре, это не начинать никаких восстаний до 12 октября, пока сеньор Сармьенто, в полной законности которого сомнений нет, пребывает на посту, и с этим согласились все заговорщики. Чем, разумеется, не преминул воспользоваться президент. Его влияние в войсках было не меньшим, чем у Митре, а оставлять интеллигентного дона Николаса наедине с такой проблемой никак не следовало, и дон Доминго 23 сентября отдал приказ отстранить от командования всех офицеров-«митристов», в первую очередь, командующих гарнизоном Байреса и ВМФ.

Субординация есть субординация. Начальник гарнизона подчинился, а вот морской волк проявил неуважение. Заявив, что Сармьенто уже почти не президент, Авежанеду же он в гробу видал, адмирал, ни с кем не согласуя, начал «революцию», 24 сентября арестовав нескольких несогласных капитанов. Но не всех, и весь флот поднять не удалось. Тем не менее, две канонерки блокировали устье Ла-Платы, что по всем канонам означало начало гражданской войны, о чем на следующий день сообщила «митристская» La Prensa. Тактично умолчав, что речь идет о мятеже против все еще законного Сармьенто, - чего очень не хотел делать скверный вояка, но опытный политик Митре.

Хода назад уже не было. Митре, сразу после известий о восстании на флоте покинувший город и всплывший в Монтевидео, дал команду. «Уругвайцы» один за другим посылали в министерство прошения об отставке и уходили к нему, кто с подчиненными частями, кто сам по себе. Честно дождался 12 октября только один, чье запоздалое появление встретили колкими шутками, - и через пару-тройку дней вернувшийся из Уругвая дон Бартоломе принял командование разношерстной, но внушительной (5000 бойцов, в основном, сабель) армией, тотчас опубликовав прокламацию, убедительно объясняющую, что борется за «святые ценности демократии». На что сеньор Сарьменто откликнулся еще более убедительной прокламацией в стиле «сам дурак».

Тем временем, на юге, в провинции Кордова, генерал Теофило Ивановский (выросший в Аргентине поляк), очень лояльный Сармьенто, получив из столицы приказ готовиться к любому развитию событий, сообщил об этом своему другу генералу Мигелю Арредондо, не подозревая, что тот участвует в заговоре. 24 сентября президент послал новую депешу, приказав Ивановскому, имевшему очень мало войск, не вступать в бой, а отходить. Однако станция, куда пришла телеграмма, уже была захвачена мятежниками, и Арредондо, представившись Ивановским, попросил инструкций на случай, если глава «революционеров» попадет в плен. Ответ был предельно краток: «Стрелять в его пустой барабан без разговоров», и реакция на ответ тоже: «Пошел к черту, старый дурак!».