Адам Бромке - Коммунистические государства на распутье

Все эти основные факторы помогают понять характер подчиненности восточногерманского режима Москве. Однако подчиненность эта ставит другие важные вопросы. Чем объяснить безоговорочную поддержку Хрущевым Ульбрихта персонально, неограниченную поддержку Советами явно репрессивной и отмеченной несомненным духом сталинизма как с точки зрения проводимой политики, так и облика руководителей коммунистической диктатуры в Восточной Германии, много лет возглавляемой Ульбрихтом? И хотя было бы ошибкой преувеличивать личную диктатуру Ульбрихта, не замечая ее чисто социальной функции, загадка эта неразрывно связана с поразительно долгим пребыванием Ульбрихта у власти.

Вполне достоверно установлено, что во время июньского восстания 1953 года Москва готовила смещение Ульбрихта. При этом сталинистский послужной список Ульбрихта не играл главной роли. Просто было удобно принести его в жертву в качестве козла отпущения за катастрофические последствия сталинской экономической политики в Восточной Германии, претворявшейся в жизнь, естественно, тем же Ульбрихтом. Однако после июньского восстания Москва уже не хотела рисковать заменами в высшем руководстве СВПГ. Более того, Ульбрихту было разрешено принять меры против его оппонентов — группы Цайсера-Гернштадта. Эта группа была связана с Берия, которого и Ульбрихт, и Хрущев впоследствии обвинили в намерении пожертвовать Германской Демократической Республикой и ее «социалистическими достижениями» в обмен на сделку с Западом в отношении Германии в целом. Здесь мы не станем выяснять, справедливы ли эти обвинения. Важно то, что июньское восстание явилось решающей поворотной точкой как с точки зрения положения Ульбрихга, так и во многих других отношениях. Со всей полнотой оно показало банкротство восточногерманского коммунизма, что явилось крайне неприятным обстоятельством для есего советского руководства; в результате сгладились все Первоначальные разногласия среди «послесталинцев» по германскому вопросу.

Однако положение Ульбрихта не стало неуязвимым. Вторая угроза создалась во время первой антисталинской кампании Хрущева в 1956 году. Но ее единственным следствием была «чистка» группы Ширдевана—Вольвебера—Эльснера. Что было сделано после некоторой задержки, в начале 1958 года.

Политика этой второй волны оппозиции Ульбрихту особенно показательна, хотя бы своей осторожностью. С самого начала у внутрипартийных критиков Ульбрихта был выбит, так сказать, моральный козырь, если сравнить ситуацию в восточной Германии с тем, что было, например, в Венгрии. Ульбрихт не без оснований считал уместным подчеркивать, что даже в самый разгар сталинизма в Восточной Германии не было инсценированных судебных дел вроде процессов Райка и Костова и кровавых репрессий против правоверных коммунистов.) Те лидеры СЕПГ, которые оказались жертвами первоначальных сталинистских репрессий, все еще были в живых. Тот факт, что сам Ульбрихт был инициатором их реабилитации, вынудил наиболее вероятных лидеров партийной оппозиции, в частности Далема и Аккермана, поддержать его линию. Но еще важнее то, что, не имея моральных козырей, новые «фракционеры» не осмелились солидаризоваться с фрондирующими рядовыми членами СЕПГ и уж тем более с недовольными народными массами. По-видимому, они понимали, что в противном случае поставят под угрозу само существование режима, установленного СЕПГ, а тем самым и свои собственные шансы прийти к власти. В результате такой хорошо продуманной маскировки в центральном аппарате СЕПГ критики-ревизионисты из интеллигенции, выступившие в 1956 году, лишились возможности общаться с лидерами партийной оппозиции и по существу с самого начала оказались политически разоруженными. Это в свою очередь позволило Ульбрихту поставить «духовное брожение» под свой контроль и таким образом оказать огромную услугу советскому руководству, избавив Москву от второй революционной вспышки в Восточной Германии в тот самый период, когда ей пришлось иметь дело с польским восстанием и венгерской (октябрьской) революцией.

С трудом предотвратив крупную катастрофу в Центральной и Восточной Европе в 1956 году, Хрущев охотно позволил Ульбрихту упрочить личную власть и фактически предоставил ему полную свободу в проведении жесткого внутреннего курса, который тот считал необходимым. Это решение в значительной мере облегчалось проницательностью, которая отличает Ульбрихта как коммунистического политика. Хотя ой. видимо, с самого начала не симпатизировал идее десталинизации и, возможно, не доверял Хрущеву, он все же никогда не решался выступить против послесталинского советского руководства. Наоборот, полностью сознавая свою ответственность за сталинистский период и опасаясь, что именно эго Может побудить Москву прогнать его, Ульбрихт всегда безупречно участвовал в кампании по «ликвидации» сталинского наследства. В 1956 году, вернувшись в Берлин с XX съезда КПСС, Ульбрихт немедленно и открыто выступил против Сталина. К вящему изумлению партийных функционеров Ульбрихт заявил, что покойный советский диктатор уже не может считаться «классиком марксизма». В 1961 году, сразу после XXII съезда КПСС, Ульбрихт распорядился о срочном принятии всех необходимых мер для «картографической десталиннзации». Под этим имелось в виду переименование улиц, площадей и городов, снос памятников, ликвидация 8 Восточной Германии всего, что напоминало о Сталине.

Эти осязаемые проявления солидарности с советскими кампаниями развенчания Сталина Ульбрихт сочетал с попытками изобразить себя как последовательного антисталиниста. Некоторые из этих упражнений в самооправдании, несомненно, были для Ульбрихта не особенно приятны, ибо, в частности, они требовали от него возврата к истории старой Коммунистической партии Германии (КПГ), чтобы «доказать», будто он выступал против пораженческой стратегии и тактики Коминтерна в последние годы Веймарской республики. Несомненно, что его объяснения не принимались всерьез. (Так, на VI съезде СЕПГ Ульбрихт заявил, что Восточная Германия была избавлена от сталинизма, поскольку советская военная администрация состояла исключительно из ленинцев, и что восточногерманские коммунисты пошли на риск «недемократических» действий, дабы обезвредить «некоторых агентов Берия»? Эти невероятные утверждения вызвали стихийный, правда короткий, взрыв смеха у делегатов съезда.) [138] «Зюддейче цейтунг», 17 января 1963 г. Но, пожалуй, не так уж важно, насколько убедительными были попытки Ульбрихта оправдать себя. Куда существеннее та невозмутимость, с которой он делал эти заявления. Каковы бы ни были политические симпатии Ульбрихта, он никогда не давал им влиять на свои личные цели. И он Добивался сохранения своего положения с каким-то сверхъестественным и почти безошибочным умением предвосхищать взгляды Москвы по злободневным вопросам. Тот самый инстинкт самосохранения, которым Ульбрихт с таким успехом Руководствовался в течение трех десятилетий правления Сталина, продолжает хорошо служить ему и в послесталинский Непчод. Наконец, все та же готовность «учиться на советском опыте». которую Ульбрихт столь естественно разыгрывал пои Сталине, помогла ему удержаться после кончины советского Диктатора и, безусловно, сохранилась и по сей день. Она подтвердилась, между прочим, той поспешностью, с какой СЕПГ Перестроилась в духе последней реорганизации КПСС «по Производственной линии» и ввела в восточногерманскую экономику различные формы материальных поощрений в соответствии с предложениями Либермана—Хрущева в СССР. Короче говоря, усердствуя по части формального разрыва с памятью о Сталине, Ульбрихт остался «пролетарским интернационалистом» старой советской школы. Быть может, в эпоху полицентрического коммунизма в этом есть какой-то анатомизм, однако именно за такое ценное качество Ульбрихт и удостоился вполне заслуженной высокой оценки Хрущева.