Александр Снисаренко - Джентльмены удачи. Адмиралы чужих морей.

На торговом или пассажирском судне апердеку соответствовала навесная палуба (шельтердек), а квартердеку - мостиковая (бридждек). Но между ними были еще два шейддека (тентовые палубы) - прогулочный (променаддек) и шлюпочный (ботдек).

Военный корабль пробуждался к жизни незадолго до восхода солнца. Вся команда по сигналу боцманских дудок высыпала со своими койками на палубу, расстилала их и дочиста выскребала жесткими щетками, окунавшимися в лохани с мыльным раствором. Отстиранные до больничной чистоты койки укладывались затем в столь же стерильный, хотя нередко выкрашенный в черный цвет парусиновый чемодан со шнуровкой, или кису, с крупно выведенным на нем номером и водружались на свои места в специальных стеллажах по внутренней стороне борта и фальшборта. В этих же или таких же чемоданах хранилась и одежда.

Затем палуба драилась - с тем же мыльным раствором - и начисто скатывалась.

Новый сигнал - и по всем палубам рассыпалась барабанная дробь. Заслышав ее, матросы со всех ног устремлялись к огромным ендовам или бочкам, источавшим запах грога или рома.

Приняв свои законные триста граммов после того, как по списку выкликнули его фамилию (еще столько же матросы примут перед ужином), артельные бежали занимать очередь на камбуз, а прочие члены команды занимались кто чем хочет в ожидании следующего сигнала - на завтрак. Он раздавался ровно в восемь.

После завтрака барабан бил общий сбор на построение. Коммодор и командир представали перед строем, духовой оркестр исполнял гимн, на флагштоках и гафелях взвивались флаги и вымпелы. Затем все обнажали головы, судовой священник читал молитву, и барабан бил отбой.

Дальше наступало время смены вахт, работ и тревог. Особенно донимали боевые тревоги, игравшиеся чаще других. Впрочем, туг все зависело от вкусов командиров. Во время этих и других тревог внимание вахтенных удваивалось. С утлегаря, где находился самый передний впередсмотрящий, с марсов и салингов непрерывно поступала информация о море. Все шлюпки - а их бывало обычно пять, равномерно уменьшавшихся по размерам, как «матрешки», - расчехлялись, и около них дежурили постоянно приписанные к ним экипажи.

На корме у двух подвешенных спасательных буйков прохаживались с топориками в руках два матроса, готовые по команде перерубить буйрепы. Эта вахта была двухчасовой и продолжалась круглосуточно. Вот как описывает этот буй Мелвилл: «Представлял он собой плоский пробковый цилиндр около восьми дюймов толщины и четырех футов в поперечнике, покрытый просмоленной парусиной. По всей окружности от него отходили концы троса с мусингами (узлами), заканчивающиеся затейливыми клопами. Это были спасательные концы, за которые должен был цепляться утопающий. В середину цилиндра был вставлен точеный шток, несколько уступавший по размеру древку пики».

Если барабан после завтрака молчал, то вступали в свои права боцман, его помощники и унтер-офицеры. Они раздавали распоряжения, мало считаясь с тем, кто свободен от вахты, а кто нет. Не трогали лишь только что сменившихся. Одни скоблили и без того белоснежную палубу, другие штопали паруса, там чинили снасти или драили медь, тут отчищали от ржавчины якоря и цепи, комендоры возились со своим хозяйством, рулевые со своим.

И в военном флоте, и в торговом вся команда делилась на две вахты - правого и левого борта, а каждая из этих вахт - на ходовые вахты по четыре часа и на двухчасовые полувахты: чтобы один и тот же человек не нес изо дня в день службу в одно и то же время. Такими же были и подвахты, во время которых моряк торгового флота мог вздремнуть, а военного - тоскливо отсчитывал склянки, приближающие очередную вахту. Вахтенного, уснувшего на своем посту, на первый раз связывали и обливали забортной водой. Если же эта пагубная линия поведения становилась привычкой - его пороли на верхней палубе описанным выше способом.

Ровно в полдень колокол призывал к обеду. Это касалось только нижних чинов и унтер-офицеров: лейтенанты обедали в два часа, командир корабля - в три, а коммодор в четыре (когда матросов высвистывали уже на ужин), а то и в пять. По времени обеда можно было определить ранг члена экипажа, его место в судовой иерархии.

Впрочем, для этого существовали и другие приметы. Скажем, на левый борт допускались только офицеры - это был их променаддек с курительной каютой в носовой части корабля, где собиралась так называемая «баковая аристократия» (бак был общим местом для курения и отдыха, именно там рождались морские легенды и обычаи, шла «морская травля»). Председательское место в кают-компании всегда занимал старший офицер, а командир и коммодор обедали в своих каютах, больше напоминавших роскошные салоны. Никто, кроме нижних чинов, не мог подолгу стоять у грот-мачты, да еще со шляпой в руках: таким способом матросы излагали свои нужды и жалобы, терпеливо дожидаясь, пока к ним подойдет вахтенный офицер - посредник между кубриком и кают-компанией. Коммодора всегда сопровождал секретарь, а его присутствие на борту оповещалось брейд-вымпелом на грот-мачте. При появлении коммодора на палубе (не обязательно на шканцах) все должны были скромно удалиться на другой борт и дожидаться там, когда на них обратят внимание, а при появлении командира корабля так же должны были поступать подчиненные ему люди.

Но самый настоящий спектакль разыгрывался при подъеме коммодора на борт судна. На шканцах выстраивали всю морскую пехоту, за исключением часовых, а по обе стороны трапа - фалрепных из числа вахтенных. При появлении коммодора морские пехотинцы брали «на караул», их командир отдавал честь саблей, а главный боцман непрерывно высвистывал «захождение» в свою серебряную дудку. «Все лейтенанты и кадеты, - продолжает Мелвилл, - не говоря уже о самом командире корабля, выстраиваются в единую шеренгу и снимают с себя фуражки, как по команде. Фалрепные, число которых по этому случаю увеличивается до десяти или двенадцати, располагаются на трапе самым картинным образом, между тем как духовой оркестр в полном составе, вознесенный на полуют, разражается торжественными звуками "Глянь, вот шествует герой!". Во всяком случае, именно эту мелодию неизменно требовал от капельмейстера символическим жестом руки наш командир, всякий раз когда коммодор возвращался с берега».

Немногим скромнее была встреча самого командира корабля: «Командир не спеша поднялся по трапу и важно прошел между двумя шеренгами фалрепных, разодетых в самое лучшее обмундирование и строящих ему в спину рожи; тут его приветствовали лейтенанты в полном составе, держащие головные уборы в руке и прилежно кланяющиеся и шаркающие ножкой, как будто они только что окончили классы во французской школе танцев. Между тем командир, сохраняя самое прямое и несгибаемое положение корпуса, словно он проглотил прибойник, и лишь слегка прикасаясь к треуголке, торжественно проследовал в свой салон и исчез за кулисами, как картонная тень отца Гамлета».