Федор Синицин - Советская нация и война. Национальный вопрос в СССР, 1933–1945

Принимая во внимание отсутствие у советского руководства предубеждения по отношению к калмыкам, следует согласиться с мнением о скоропалительности и спонтанности решения о депортации этого народа. За две с небольшим недели до их выселения (8 декабря 1943 г.) было принято специальное постановление правительства, имевшее противоположное назначение, — о выделении средств для восстановления Калмыцкой АССР и оказания помощи калмыцкому народу [1452].

В течение первых месяцев после депортации и размещения на новых местах часть калмыков выражала стремление «прочно устраиваться» на новом месте. В словах отдельных спецпереселенцев сквозило осознание некой «вины» перед страной и того, что «веры… калмыкам теперь не будет». Другие считали, что «калмыки, как нация, своими действиями заслужили переселение, но… в этом не виноваты все, так как часть калмыков сражалась против немцев» [1453].

Тем не менее «повинные» настроения не носили массового характера. Более распространенной и вполне закономерной реакцией на депортацию были возмущение и обида. Органы НКВД сообщали, что «о переселении отрицательно говорят все и много, однако по-разному». Люди, честно сражавшиеся с нацистами, и другие патриотично настроенные калмыки считали, что переселение имело несправедливый характер, утверждали, что «многие из нас абсолютно ни в чем не виноваты, работали только в пользу Советского государства», «нас выслали неправильно», «мы… страдаем за людей, которые занимались разными пакостями». Часть депортированных была настроена гораздо радикальнее, утверждая, что «в результате переселения калмыки вымрут», так как их «переселили для того, чтобы… уничтожить», «заморить с голоду», потому что «советская власть всех калмыков считает за зверей» и стремится к тому, чтобы они «все в лесу подохли», «пропали как мухи». Некоторые спецпереселенцы открыто выражали свою ненависть по отношению к И. В. Сталину и сотрудникам НКВД. Проявлялись также русофобские и грузинофобские настроения (последние были инспирированы тем фактом, что И. В. Сталин «грузин и поддерживает свою национальность») [1454].

В то же время непреходящими были надежды на исправление несправедливости по отношению к калмыцкому народу и на скорое возвращение его на родную землю. Подавляющее большинство депортированных не верило, что они оказались в Сибири навечно. Некоторые надеялись на то, что калмыцкому народу дадут национальную автономию в рамках Ойротии, Бурят-Монголии, Хакасии, Монголии или одной из областей Сибири. В начале 1944 г. среди калмыков был распространен слух, что будто бы на X сессии Верховного Совета СССР было вынесено решение о возвращении их на родину, в связи с чем начались усиленная продажа вещей и сборы в дорогу. В июле 1944 г. возникли слухи о том, что все калмыки будут мобилизованы для работы на промышленных предприятиях. Надежды на возвращение и слухи о новом переселении мешали калмыкам обустраиваться на новых местах. Многие из них проявляли нежелание строить или приобретать собственные дома [1455].

Кроме надежд на возвращение, часть калмыков питала повстанческие настроения. Среди них ходили слухи, что якобы некое «волнение» уже началось на фронте, где «среди красноармейцев — калмыков, казахов и туркмен — создалось сильное недовольство выселением калмыцкого народа». Некоторые калмыки решались на акты террора в отношении представителей власти: например, демобилизованный лейтенант Красной армии Б. убил бригадира совхоза Зубова (по данным НКВД, попав под влияние «антисоветского элемента»). Сильны были намерения совершить побег из ссылки, особенно с наступлением весны 1944 г. К маю 1944 г. в Красноярском и Алтайском краях, Новосибирской и Омской областях калмыки совершили 30 побегов. К 1 июня 1944 г. побег из спецпоселения совершили уже 246 калмыков, из которых 133 было задержано. 51 побег был предотвращен органами НКВД [1456].

Бывшие руководящие работники Калмыцкой АССР были депортированы и размещены на местах спецпоселения вместе с остальным населением республики. Характерно, что многие из них в первое время после депортации продолжали себя считать частью советской системы — в частности, бывшие работники органов НКВД и НКГБ претендовали на работу в этой системе на местах спецпоселения [1457]. Однако, хотя по принятой в СССР классификации спецпоселенцев бывшие руководящие советские и партийные работники относились к категории «не социально опасных» и им предоставлялся режим благоприятствования при трудоустройстве [1458], большая часть бывших руководящих работников Калмыцкой АССР (по мнению НКВД — «без достаточных к тому оснований») не была востребована, что поставило их в тяжелые материальные условия. В частности, бывший нарком торговли Мукоокуев зарабатывал тем, что ходил по дворам и колол дрова, а бывший комиссар партизанского отряда Л.-Г. Дорджи-Гаряев работал сторожем [1459].

Сразу же после водворения на место спецпоселения среди бывших руководящих работников Калмыкии началось налаживание контактов друг с другом, обсуждение случившегося, попытки найти выход из создавшейся ситуации. По воспоминаниям бывшего управляющего рыбтрестом Калмыкии Д. Л.-Г. Андраева, с первых же дней он установил связь «со своими товарищами, с которыми был знаком еще дома», в том числе с бывшим секретарем обкома ВКП(б) по идеологии Д. Б. Утнасуновым и заместителем наркомздрава Ц. К. Корсункиевым, с которыми его «сблизила и сделала единомышленниками общая беда и чувство тревоги за судьбу своего народа». Бывшие руководящие работники Калмыкии выкраивали время, хотя по разным причинам это было крайне сложно, чтобы заглянуть друг к другу, поговорить. Они обсуждали «несправедливость выселения и трудности жизни калмыков на спецпоселении», приходя к выводу, что «надо писать в Москву обо всем», хотя и была неопределенность, «кому из партийных и государственных руководителей адресовать письмо», «дойдет ли оно по назначению», «не перехватят ли» [1460].

Общим среди калмыцкой элиты было мнение, «что переселение калмыков является грубой политической ошибкой» и актом «уничтожения малых национальностей», «противоречит основам ленинско-сталинской национальной политики и ведет к уничтожению нации», «ведет к вымиранию народа», разрушило «культуру, искусство и ту литературу, которые были созданы в Калмыкии». Они указывали, что «в истории России… не было ни одного случая, чтобы выселяли целую нацию», подчеркивая, что «переселение калмыков по своей жестокости и бесчеловечности превосходит все, что знает история». Проводились параллели между депортацией калмыков и нацистской политикой: «Правильно ли преследовать калмыков по единокровию с калмыками-изменниками, как это делают немцы?» [1461]