Константин Гапоненко - Как жили мы на Сахалине

Мы горели желанием поскорее восстановить разрушенное войной хозяйство, сделать жизнь лучше, искоренить пороки, именовавшиеся пережитками капитализма.

Мы были молоды, любые невзгоды легко переносились, да и не голодали мы тогда на только что освобожденном Южном Сахалине. Можно даже сказать, что мы стали в некотором роде жертвами изобилия.

Не знаю, какими путями, скорее всего, по ленд-лизовской разнарядке, завезли сюда в избытке первосортной канадской муки, из которой нам ежедневно готовили лапшу. Это было какое-то глумление над желудком. На завтрак давали лапшу. В обед было две лапши: суп-лапша и лапша с мясной тушенкой. Ужинали снова лапшой. Редко в меню проскакивало что-нибудь крупяное, а борщ мог, как царское блюдо, присниться только во сне. Даже парадный обед в честь первой годовщины Победы состоял все из той же лапши. Впрочем, о том, как мы отметили в сорок шестом году праздник Победы, стоило бы в назидание нынешним устроителям фейерверков сказать отдельно.

Служащие военного трибунала Южно-Сахалинской железной дороги, в котором я занимал скромную должность секретаря, находились на довольствии во 2-м ордена Красной Звезды отдельном эксплуатационном железнодорожном полку. Полк этот прибыл сюда сразу после освобождения и принял всю Южно- Сахалинскую железную дорогу. Эксплуатировали ее совместно с японцами, поэтому на каждой станции, большой или малой, находилось два начальника, заступали на смену двое дежурных, на каждом посту сидели два стрелочника — японский и наш. Может, это была излишняя перестраховка, не берусь судить о целесообразности этой меры, но железная дорога оказалась под надежной охраной полка и в не менее надежных руках японских специалистов. Командовал полком полковник Валуев, имевший права командира дивизии, поэтому у него было несколько заместителей, свой политотдел. Видимо, по инициативе Валуева решено было День Победы ознаменовать добрым делом.

К десяти часам утра подразделения, дислоцированные в Тойохара, а также прибывшие с ближних станций, свободные от нарядов и дежурств, выстроились на привокзальной площади. Полковник поздравил всех с праздником, духовой оркестр грянул марш, и колонна двинулась вверх по улице Сталина. Впереди на лихом коне — сам Валуев, за ним — оркестр, дальше — подразделения со своими офицерами. Остановились напротив пустыря, где позже стал красоваться парк ДОСА, а еще позже выстроили Дворец пионеров и школьников. Весной сорок шестого года весь этот квартал представлял собой выгоревший захламленный пустырь.

К командиру подошел начальник штаба с докладом: приготовлено подручного инструмента — кирок, лопат, ломов, носилок — столько-то, транспортных единиц в таком-то количестве для вывозки мусора и подвозки земли, вода для полива в емкости завезена, команда за саженцами уехала и прибудет к такому-то времени, объем работ каждому подразделению определен, выделены три инструктора-лесовода, которые покажут, как надо сажать деревья. Словом, порядок был, как на железной дороге: все под рукой, все по графику.

Предоставив начальнику штаба руководить ходом работ, полковник Валуев, никогда не брезговавший чёрной работой, сиял китель, поскольку уже начало припекать, поплевал на ладони и взялся за ломик. Солдаты поснимали ремни, а позже и гимнастерки. Оркестр для бодрости исполнил сначала «Дунайские волны», так любимые командиром, потом с небольшими перерывами играл до самого окончания работ. Дело закипело.

На миру и смерть красна, а уж работа, да еще такая, как облагораживание земли, посадка деревьев, красна вдесятеро. Никто и не заикался о перекурах или кратковременной передышке. Не было солдата, который не хотел бы отличиться. Лица и спины, влажные от пота, лоснились под солнцем. Немногочисленные зеваки, в том числе и японцы, наблюдавшие издали, от восхищения всплескивали руками. Разве может быть что-нибудь прекраснее, чем коллективный труд на общую пользу?

Конечно, к обеду припозднились, зато квартал было не узнать. По периметру всего прямоугольника под шнурок сплошной стеной посадили кустарник. От центра разбежались дорожки, посыпанные песком. Вдоль них, как вкопанные, встали деревья, среди которых больше всего было белоствольных берез. Между ними грунт взрыхлили, засеяли травой, закатали деревянными катками.

Командир, облачившись в китель, произнес:

— Пусть ваши деревья останутся на память тем, кто будет строить новую жизнь на исконно русской земле. Благодарю всех!

Под звуки марша колонна возвратилась к вокзалу. Офицеров пригласили в столовую на прием.

Ну, прием — это парадный обед, на котором с речами выступили и Валуев, и начальник политотдела, и ветераны полка. Не хвастаясь, сказали, что и железнодорожники внесли свою толику в общую Победу, что железные дороги — это кровеносные сосуды фронта. Вспомнили военное лихолетье, погибших товарищей, провозгласили здравицу в честь великого Сталина.

Обед от обычного отличался не только торжеством момента, по и тем, что на столах в изобилии было спирта. Им были наполнены бимы — коричневые двухлитровые бутылки. Однако это вовсе не значило, что к вечеру все перепились. Ничего подобного, пьяных не было. Старших офицеров пьяными мы никогда не видели, и сами не позволяли себе нализаться в их обществе. Стыдно было! А уж если с кем-то случался грех, кто-то не рассчитал своих возможностей, перебрал лишку, то дежурный офицер или любой однополчанин отвозил его домой. Не допускали, чтобы товарищ, просто сослуживец попал в комендатуру, вляпался в драку или иное приключение, которое потом станет предметом партийного или служебного разбирательства.

В общем, по-праздничному выпили мы, похлебали лапши, заели хлёбово лапшой с консервированным мясом, а в завершение посмотрели замечательный концерт. Самодеятельные артисты исполняли песни фронтовые, народные, шутники ставили сценки, изображавшие педантичных заносчивых фрицев и хитрого Ивана, одержавшего победу именно вследствие своей хитрости. Пол импровизированной сцены ходуном ходил от солдатской пляски, от богатырских забав силачей, гиревиков, акробатов. Все это были свои таланты, полковые ребята.

Хороший получился праздник, только портила его муть, оседавшая комом в каждом желудке: завтра опять будут кормить лапшой. Нас мучил авитаминоз — пресквернейшая штука, от которой болели и кровоточили десны, стали выпадать волосы. Давали нам витамины драже, тридцать штук на месяц, так мы их съедали за день. Поили хвойным отваром, но он мало помогал. Стараниями интендантов в столовой появилась бочка с соленой черемшой, от которой разило тяжелым духом на всю округу. Человек, сжевавший пучок соленой черемши, употребивший полстакана спирту да выкуривший пару самокруток, выдыхал такую чудовищную смесь, что листья на деревьях в радиусе десяти метров сворачивались в трубочку. Хорошо, что тогда еще в городе не было девушек, а то бы после такой заправки только на свидание ходить.