Нурбулат Масанов - Кочевая цивилизация казахов [Основы жизнедеятельности номадного общества]

Таким образом, мы вправе зафиксировать в современной историографии номадизма наличие по меньшей мере трех основных концепций общественного развития номадов: доклассовой, раннеклассовой и классовой (по преимуществу феодальной) в самых различных вариантах. При этом фактически гипотезы «доклассового» и «раннеклассового» уровня развития тесно смыкаются ипредставляют собой различные модификации одного и того же подхода. Как видно из приведенного краткого историографического анализа, водораздел проходит по линии классовой дифференциации общества и государственности при выделении и характеристике различных уровней общественного развития кочевников. При этом интересно то, что зарубежные исследователи, зачастую совершенно справедливо критикуя марксистский подход к изучению истории кочевых народов, сами широко пользуются методами и критериями формационного анализа, принятыми в советской историографии (см., например Bourgeot, 1978. Р. 17-22, etc).

Важно отметить, что большинством исследователей из одних и тех же данных, как это мы могли убедиться, делаются совершенно противоположные выводы. На наш взгляд, это обусловлено догматическим пониманием таких фундаментальных научно-познавательных категорий, как «общественно-экономическая формация»,, воспринимаемой большинством ученых как система общественных и прежде всего классовых отношений, а не как единство производительных сил и производственных отношений (Теория общественно-экономической формации, 1982 и др.); «собственность», интерпретация которой носит' чисто юридический, вещный характер и сводится к категориям «владения», «пользования» и «распоряжения» вещами, землей и т.п.; «государство», сущность которого определяется способностью организации классового угнетения одних социальных групп другими; «община», которая будто бы имела место лишь в первобытном обществе; «классы», которые должны были быть юридически оформлены и сословно детерминированы; «феодализм», смысл которого сводился к наличию юридической формы земельной собственности и государственно-иерархической системы эксплуатации; «род» и генеалогическая структура общества, выступающие якобы наиболее ярко выраженными индикаторами неразвитости общественных отношений в кочевой среде и т. д. Таких весьма ограниченных по существу положений, совершенно не отражающих реальность исторического процесса, можно привести огромное множество.

Прежде всего и главным образом такая узость и поверхностность мышления определяются декретированным характером практически всех научных дефиниций в условиях тоталитарной модели управления, господства и засилья командно-административной системы, когда любое научное понятие должно было быть конституировано на вершине иерархического строения науки, облуживавшей пирамиду «Великого Государства». Отсюда и гипертрофированное восприятие самого государства; условиях «нарастания классовой борьбы»- классового фактора в истории общества; при наличии статусной системы распределения, привилегий и льгот - сословного аспекта социальной стратификации общества; в условиях колхозно-совхозной и государственно-бюрократической собственности на землю - поземельного фактора и т. д.

Иначе говоря, большинство наших заблуждений порождено прежде всего «кривым зеркалом» нашего социального опыта на протяжении последних 70 лет. Следствием этого является искаженное и неадекватное реальной действительности понимание едва ли не всех социальных институтов и законов общественного развития. Нам трудно и по сей день представить, что государство может, как это давно имеет место во всех развитых странах мира, в частности, в США, Англии, Канаде, Швеции, Голландии, Финляндии и др., защищать главным образом интересы мелких производителей, ориентировать общественное производство на функционирование мелкого и среднего предпринимательства, прерывать процессы накопления и концентрации средств производства посредством системы прогрессивного налогообложения, способствовать демонополизации системы материального производства и принимать антитрестовские законодательства и т. д. При этом, проводя политику «свободного рынка» и «свободного предпринимательства», государство стремится совершенно не вмешиваться в систему общественного производства и в целях обеспечения сбалансированного сосуществования всех групп общества проводит политику преимущественного учета экономических интересов малоимущих и неимущих слоев общества, национальных и расовых меньшинств. Вполне естественно, что в этом случае, и во всех других, государство отнюдь не является и, возможно, никогда и не было, в первую очередь орудием классового угнетения, как это безосновательно пыталась доказать «советская» официальная общественная наука, а является и всегда являлось, главным образом, средством координации системы общественного разделения труда, координации и согласования деятельности и политики отдельных групп, слоев и корпораций, регламентации общественного порядка и безопасности в интересах всего общества, снятия социальной напряженности и достижения консенсуса, регулирования всего спектра социальных и в том числе классовых отношений, гарантом общественной справедливости, исполнения внутри- и внешнеполитических функций и т. п.

Особенно поразительным примером заблуждений является, на наш взгляд, отношение к общине, которую все время пытались выдавать за атрибут первобытного бесклассового общества, несмотря на ее широкое распространение и бытование во многих европейских и афро-азиатских обществах вплоть до наших дней. Так, например, в России община была подорвана внедрением машинной техники в конце XIX в., Столыпинскими аграрными реформами 1906- 1910 гг. и далеко не полностью уничтожена лишь насильственной коллективизацией крестьянства. И если следовать в этой связи за ходом рассуждений представителей официозной науки, то в России эта важная компонента первобытного общества окончательно перестала существовать лишь в XX в. Примеров такого рода несоответствий элементарной логике всемирно-исторического процесса можно привести немало.

В действительности же, на наш взгляд, речь должна вестись о том, что с момента полной победы производящего хозяйства и вплоть до появления промышленного производства имеет место аграрный этап в развитии системы общественного разделения труда, который может быть обозначен в качестве универсальной аграрной цивилизации. Всеобщность аграрных форм общественного производства определяла сращенность непосредственного производителя со средствами производства, общинную организацию системы материального производства, низкую плотность населения, неразвитость государственно-правовых норм регламентации общественной жизни, преобладание преимущественно экономических форм зависимости и эксплуатации, натурально-потребительскую направленность производственного процесса, максимальную приспособленность техники, технологии и трудовых приемов к утилизации природных рессурсов данной экологической ниши, отсутствие развитой инфраструктуры органов власти и внеэкономического господства и т. д. Идея единой «аграрной стадии» развития либо «феодальной формации» не нова (см. в этой связи: Седов, 1966. С. 48-50; Ко-бищанов, 1966; Кууси, 1988 и др.), но именно она, на наш взгляд, в наибольшей степени учитывает целостность и единство социально-экономических и технико-технологических процессов в эвлюционном движении общества. Научный поиск в данном направлении, как нам представляется, является наиболее перспективным и плодотворным в познании законов развития общества.