Пьер Бриан - Дарий в тени Александра

Один из трудов, имеющих наибольшее влияние, - "Александр Великий", принадлежащий перу У. Тарна и выпущенный в Кембридже в 1948 году. Он полностью посвящен прославлению македонского героя. О Дарий III в нем есть только несколько очень коротких пассажей. Окончательная эпитафия этому персонажу очень критическая

"Дарий, великий и прекрасный - легенда и фикция. Он, без сомнения, обладал внутренними достоинствами; иначе это был бы просто неинтересный тип труса и бессильного деспота" (I, стр. 58).

В другом месте автор оспаривает достоверность источников (Квинт Курций или Диодор), на основании которых можно было бы составить более благоприятный портрет царя (II, стр. 72).

Идея, согласно которой Дарий был по крайней мере хорошим отцом семейства, была развита уже Жоржем Раде в книге "Александр Великий" (Париж, 1931), и в некоторых предшествующих ей статьях, посвященных переговорам между царями. Пытаясь восстановить муки, которым подвергался царь после того, как его семья была взята в плен в результате его поражения при Иссе, что и заставило его начать переговоры с Александром, автор считает, что по отношению к Александру, движимому ненасытным честолюбием, Дарий реагирует согласно "восточным" традициям, которые предписывают вести переговоры вместо того, чтобы вступать в битву:

"Было бы неправильно оценивать события из иранского мира с помощью идей иных стран и представлять ахеменидского монарха, сметенного неудачами и смирившегося с необходимостью согнуться перед врагом. Движущие силы, которые толкали его к совершаемым им действиям [чтобы добиться освобождения принцесс, захваченных после Исса] вдохновлялись не только политической или военной необходимостью; возможно, они носили более личный характер... Он был в основном обеспокоен судьбой своих родственников. У Дария личные достоинства были более значительны, чем его достоинства как главы государства... Он испытывал внутреннюю тревогу, которую ему было труднее перенести, чем всеобщие несчастья. Самая большая напасть для восточного правителя - это потеря гарема. Вот откуда следует эта инициатива переговоров, в которой сентиментальная страсть и чувственная ревность занимали такое же место, или даже большее, как и государственные интересы" (стр. 74-75).

В целом Раде занимает позицию в стане противников Дария III. Это особенно хорошо заметно в портрете убийцы, который он рисует в эпизоде, имевшем место незадолго до гибели Дария под ударами заговорщиков в своем лагере:

"Дарий оказался неспособным предотвратить столь критическую ситуацию. Он был наделен многими моральными достоинствами, ему недоставало таланта и характера. В молодости он продемонстрировал могучую силу, его таланты покрыли его славой, и он казался наиболее достойным скипетра. Но сказался возраст, и его физическая отвага пошатнулась. В этом пятидесятилетнем человеке воля и желания уже ослабели. Могли он без стыда вспоминать, что он, бывший герой кадусийской войны, дважды покинул поле битвы и оставил своих близких врагу? Такое количество катастроф его просто уничтожило. Формально он оставался Великим царем. В действительности же он был самодержцем больше по названию, и слабый ум и старческая трусость, его колебания после поражения лишили его престижа, связанного с его именем" (стр. 202).

Ж. Раде стремился создать как можно более подробный портрет царя. Он единственный, кто привел аргумент возраста! Возможно, прочитав именно его труд, романист К. Манн создал довольно удивительный портрет Великого царя, портрет мягкого, некрасивого человека, вялого и уставшего до срока:

"По своей природе он стремился к меланхолии и идиллии, не доходя до претенциозности или сентиментализма... Он успокаивался в цветах и ученых беседах... [Он был] привязан и относился с большим почтением к своей матери, энергичной пожилой даме, которая его немного презирала; рыцарская нежность связывала его с прекрасной и меланхоличной женой, которая родила ему двух дочерей... Великий царь не имел представительной внешности: он был скорее коренастым, почти маленьким, у него была слишком большая голова, которую он постоянно наклонял, когда задумывался; у него были задумчивые глаза, нередко пустые, красивого коричневого цвета... Ему сильно докучали горцы Кардусии [sic]. Его способность к сопротивлению была уже невелика, он казался уже слишком усталым... [После смерти Мемнона] он уже больше не искал выхода из создавшейся ситуации. Он просто сидел неподвижно, и слезы струились по его толстым щекам" (стр. 79-80, 105).

Чтобы лучше понять личность Дария III, стоит создать его портрет на основании суждений о его предшественниках. Сторонник династической истории, Джордж Роулинсон считал, что для того, чтобы написать персидскую историю, лучше всего составить галерею царских портретов. Этому предписанию преданно следовали целые поколения историков, и оно было осуществлено на практике Дройзеном, который, однако, не предполагал предложить читателям историю Персидской империи.

У Дройзена благожелательный портрет Дария III вписывается в общее видение вопроса, в котором он стремится к тому, чтобы начертить линию непрерывного упадка, начиная с Дария I, и особенно с первых поражений, нанесённых греками при его преемнике Ксерксе:

"После Дария, после поражений при Саламине и Микале, начинают проявляться признаки застоя и упадка... С конца царствования Ксеркса все заметнее становится ослабление деспотичной власти и влияние двора и гарема... [В результате] сатрапы внутренних провинций... все смелее преследовали собственные интересы и пытались создать в своих сатрапиях независимую и наследственную власть" (стр. 53-54).

Дефекты системы головокружительно увеличились в следующем веке, во время длительного царствования Артаксеркса II, отмеченного мятежом Кира Младшего, и главным образом разложением, ускоренным придворными обычаями:

"История, написанная, по правде говоря, греками, дает нам еще более печальную картину слабости старого Артаксеркса внутри своего двора, где он играет роль мяча в руках своей матери, своего гарема, своих евнухов" (стр. 58).

Если портрет Дария благожелателен, то это возникает вследствие противопоставления критическому суждению о царствовании Артаксеркса III. Конечно, он снова завоевал Египет, бывший независимым в течение двух поколений: "Империя персов была столь же мощна, как в лучшие дни". Но ненависть, которую он этим вызвал, жестко повлияла на равновесие и даже на выживание империи:

"Традиция представляет Оха как настоящего азиатского деспота, кровожадного и хитрого, энергичного и сладострастного, и тем более ужасного, что все его решения были хладнокровны и расчетливы. Только такой характер, как у него, мог соединить расползающуюся ткань империи и придать ей вид силы и молодости: он мог принудить к подчинению мятежные народы и наглых сатрапов, приучая их быть молчаливыми зрителями своих капризов, своих кровожадных инстинктов, своего бессмысленного сладострастия... Царь управлял с безудержным произволом и жестокостью. Все его опасались и ненавидели" (стр. 59, 66).