Коллектив авторов - Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

Стремительную эскалацию всех типов насилия после октябрьских событий следует понимать в первую очередь именно в этом плане. Уже в начале 1918 года, задолго до того, как официальные Красная и Белая армии «возвели в закон» бесчеловечное отношение к своим врагам, борьба за продовольствие и прочие блага, развернувшаяся на всем городском и сельском пространстве России, породила новую волну «неформального» насилия, пусть не достигавшую таких же масштабов, но отличавшуюся почти такой же жестокостью. Хорошо вооруженные отряды рабочих — зачастую с заводов, «национализованных» снизу, — вскоре наводнили деревню, требуя хлеба. А крестьянские советы и прочие сельские группировки еще задолго до того, как большевики смогли приступить к организации своих «комитетов бедноты», сами начали крупномасштабный захват поместий, порой в саморазрушительной ярости уничтожая скот и сжигая амбары с припасами. Ряд наиболее ужасающих актов насилия произошел на Северном Кавказе и в Средней Азии, где киргизы и прочие народы восстали против русских после того, как царский режим в 1916 году попытался провести мобилизацию коренного населения {70} 70 См.: Борисенко И. Советские республики на Северном Кавказе в 1918 г. Ростов-н/Д, 1930. .

Трудности с выявлением всех этих событий даже применительно к центральным регионам нового большевистского государства не должны заслонять от нас тот пожар, который охватил многие части России зимой 1917/18 года. Военизированное насилие по-прежнему коренилось в таких дополнявших друг друга условиях, как дефицит материальных благ и чувство нужды и лишений, находя выражение в действиях местных советов и комитетов, все менее успешно пытавшихся ответить на запросы и побуждения своих избирателей. Ленин и его партия, пришедшие в этих обстоятельствах к власти и со всех сторон осаждавшиеся враждебными силами и лозунгами, не имели никакой возможности обеспечить хотя бы скромную материальную или социальную защищенность даже самым верным своим сторонникам. Большевики сперва должны были монополизировать право на насилие, что и стало первоочередной задачей ЧК. Красную гвардию следовало преобразовать в нечто, формально напоминающее армию, даже если ее командиры, демонстрируя свою преданность революции, не носили погон. Если Брестский договор дал большевикам необходимую передышку, позволившую консолидировать власть на урезанной территории, оставшейся под их контролем, то его катастрофические экономические последствия в смысле доступа к сырью и зерну Украины, оккупированной немцами, ставили страну в условия суровой изоляции, в которых борьба за насущные потребности была готова слиться с провозглашенным Лениным «национальным интернационализмом», опиравшимся на наднациональные военные и революционные силы. Защита большевистской России отныне означала защиту мировой революции. Спонтанные акты насилия даже со стороны тех, кто разделял многие цели большевиков, стали «контрреволюцией».

С другой стороны, установление некоего подобия порядка представляло собой столь же неотложную задачу и в небольшевизированных регионах, поскольку там, где у власти не находились большевики, можно было говорить лишь об относительно меньшей нужде в продовольствии и других предметах первой необходимости. На этих территориях спираль насилия также принципиально коренилась в неразрешимой задаче восстановления контроля над производством и распределением — контроля, отвечавшего материальным и эмоциональным потребностям и в то же время обеспечивавшего хоть какую-то безопасность. Как мы знаем, державам Антанты на какое-то время удалось наладить необходимые военные поставки белым силам на юге России и в Сибири. Германская оккупация Украины также ненадолго помогла избавить этот регион от вопиющих проявлений разрухи.

Впрочем, к 1919 году убеждение большевиков в том, что причиной повсеместной нужды и лишений является капитализм, уравновешивалось столь же доктринерским осуждением любых форм «большевизма» как причины катастрофы, распространившимся даже в тех частях бывшей империи, которые формально не являлись русскими, — таких как Прибалтика и Закавказье.

Однако неспособность какого бы то ни было режима обеспечить безопасность и благополучие приводила лишь к эскалации жестоких форм сопротивления со стороны многих из числа попавших в ловушку неудержимого насилия Гражданской войны и к укреплению культуры поиска предателей. И Красная, и Белая армии с самого момента своего создания сталкивались с массовым дезертирством, особенно в 1919 и 1920 годах. Дальнейший развал транспорта и промышленности распространялся в тылу и вдоль фронтов Гражданской войны подобно лесному пожару, а по пятам шли яростные поиски припрятанных товаров, оборудования и оставшихся припасов, вне зависимости от того, существовали ли они в действительности или только в воображении. По мере того как большевики воплощали в жизнь отдельные элементы натурального хозяйства, которые подвергались ожесточенной критике, но все же имели известный смысл с точки зрения насущной потребности в порядке, снабжении и контроле, разраставшийся аппарат, управлявший производством и обменом, сам превращался в жестокую сеть формальной и неформальной агрессии и сопротивления. Белые, насильственно призывая в свои ряды не желавших воевать за них крестьян, особенно на юге России и на Украине после вывода немецких войск, добились того, что их временные победы обесценивались народным сопротивлением и ростом насилия за линией фронта. Несмотря на наличие собственных свирепых заградотрядов, Вооруженные силы Юга России во главе с генералом Деникиным, оказавшись в 1919 году на расстоянии последнего броска от Москвы, буквально рассыпались, когда рядовые белые бойцы устремились по домам, грабя все на своем пути.

Для простых мужчин и женщин, в буквальном смысле не излечившихся от ран мировой войны, эти новые сражения стали очередным «предательством», на сей раз со стороны всех формальных политических сил и режимов; окончание войны принесло этим людям лишь новые бедствия; большевизированные профсоюзы, заводские комитеты, но в первую очередь — Красная гвардия и Белая гвардия лишали их последних средств к существованию, а возникавшие здесь и там в 1919 и 1920 годах антибольшевистские движения предавали те цели и надежды, ради которых был свергнут царь. При этом военизированное насилие, осуществлявшееся формированиями, которые дополняли или заменяли обычную деятельность вооруженных сил, все чаще вступало в конфликт с поведением более традиционных армий и подразделений. В красной России жестокие стычки между первыми красногвардейскими частями новой большевистской армии Троцкого и теми, чьи интересы они якобы выражали, приняли широкий размах уже между мартом и концом июня 1918 года, задолго до того, как белые армии стали серьезной угрозой: это происходило в крупных промышленных городах — Петрограде, Москве, Туле, Костроме, на железных дорогах и в деревнях, по-прежнему разграблявшихся всевозможными вооруженными депутациями. На митингах, проводившихся в июне в связи с новыми выборами в Петроградский совет, ораторам от большевиков не давали говорить даже в их оплоте — на Выборгской стороне. Между тем в белой России занятие «большевистских» сел и городов сопровождалось пароксизмами свирепой ярости, особенно по отношению к «жидобольшевикам». Более того, повсеместно именно необходимость всевозможных «чрезвычайных» мер с целью контроля за тем, каким образом, для кого и какие товары производятся и распределяются, становилась основанием для расправ со «спекулянтами», «дезертирами», «укрывателями продовольствия» и другими подрывными элементами, а также для борьбы с черным и серым рынками.