Олег Абакумов - Третье отделение на страже нравственности и благочиния [Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.]

История, случившаяся в доме Энгельгардтов, рассказана в записках писательницы А. И. Соколовой, и, хотя она ручалась «за полную достоверность» [508]эпизода, перед нами одна из легенд периода правления Николая I. Под пером А. И. Соколовой Анна Романовна Энгельгардт предстает женщиной «безумно любившей мужа, обожавшей детей и благоговейно охранявшей чистоту и святость домашнего очага» [509]. Мотивы ее действий самые возвышенные: «Она подробно расспросила обо всем дочь, пришла к убеждению, что та действовала почти бессознательно, под давлением враждебной нравственной силы, и, не желая щадить ни себя, ни лиц, разбивших ее жизнь, сама передала все это горькое и позорное дело в руки жандармской полиции, в то время ведавшей все тайные и секретные дела, не исключая и самых сокровенных дел семейных» [510]. Виновность отца в растлении 14-летней дочери для нее очевидна. Самое любопытное в этой истории — судьба Ф. Энгельгардта. «В былые времена, — писала А. И. Соколова, — подобные преступления были неслыханно редки и, вероятно, карались беспощадным образом, потому что, по произнесении приговора над обвиненным Энгельгардтом, он, по усиленному ходатайству двоюродной сестры своей, светлейшей княгини Салтыковой, был признан умершим и, совершенно вычеркнутый из списка живых людей, без паспорта проживал в доме Салтыковых» [511].

В разрешении еще одного «семейного несогласия» из-за гувернера принял участие наследник престола великий князь Александр Николаевич, которому при отсутствии императора в столице управляющий Третьим отделением представил соответствующий доклад. В дневнике Л. В. Дубельта читаем:

«[1853 г.] Октябрь 10. У старшего адъютанта военно-учебных заведений полковника Корсакова был гувернер Стерн. Этот господин, как вообще злодеи немцы и французы не воспитатели, а развратители нашего юношества, вместо того, чтобы заняться образованием вверенного ему ребенка, начал стараться свести любовную связь с женою Корсакова.

Государь наследник цесаревич весьма справедливо полагал, что такому гувернеру должно воспретить быть гувернером.

Так сделано: Стерн обязан подпискою не гувернерствовать и его выслали на жительство в Митаву к его отцу» [512].

Известна ситуация в семье помещика М. Е. Гаршина (отца известного писателя), жена которого, как свидетельствовали слуги, лазила в окно флигеля, где жил студент — учитель детей П. В. Завадский (активный деятель харьковско-киевского тайного общества студентов, почитатель А. И. Герцена), а потом, бросив семью, бежала с ним. В материалах дела Третьего отделения сохранилось письмо Е. С. Гаршиной к санкт-петербургскому генерал-губернатору князю А. А. Суворову, в котором она объясняла мотивы своего поступка невыносимыми условиями жизни с мужем: «Нет, кажется, порока, которым бы не наделила его природа: ограниченный умом, проникнутый всеми предрассудками необразованного русского помещика, подверженный притом частым припадкам сумасшествия, он сделал жизнь для меня невыносимой» [513]. Используемые эпитеты явная антитеза в характеристике образа молодого любовника — носителя передовых взглядов [514].

Рубеж 1850–1860-х гг. традиционно считается временем кризиса патриархальной семьи [515]. Сложившиеся морально-этические нормы, поведенческие практики отвергались молодым поколением. Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?», ставший манифестом шестидесятников, предлагал не выдуманные формы, а фиксировал хотя и единичный, но существовавший семейный уклад.

В сводке городских слухов и толков 28 февраля 1857 г. сообщалось: «В номере „Сына Отечества“ за нынешнюю неделю в числе юмористических гравюр замечают одну, представляющую двух франтов, из коих один, лорнетируя проходящую мимо даму, спрашивает своего товарища: „Ты знаешь ее?“ — „Знаю“. — „Кто она?“ — „Это жена двух моих приятелей“. Многие находят эти слова уже слишком вольными и неприличными в печати. Пусть (говорят они) изображают какими хотят смешными и злыми выходками взяточников, лихоимцев и прочих презрительных людей, кои приняты ныне журналистами целью их насмешек, — но в журнале, каков „Сын Отечества“, читаемом множеством порядочных дам и молодых взрослых девиц […] никогда не следовало бы допускать таковых скользких, неприличных выражений, заставляющих краснеть каждую благопристойную замужнюю даму, а молодых пылких девиц углубляться в мысли не совсем полезные для их нравственности» [516].

С точки зрения общественной морали обличение социальных пороков было допустимо, а святая святых семейная жизнь оставалась неприкосновенной. Через несколько дней агенты выяснили тайный смысл карикатуры, изображавшей «жену двух приятелей». Сообщалось: «Это (говорят) прямо мечено на каких-то известных здесь лиц: Панаева и Некрасова, — таких тесных, задушевных друзей, что у них решительно все общее: квартира, стол и законная жена одного из них» [517].

Добавлялись и правдоподобные интимные подробности этого сожительства: «Брачное их ложе, по огромному своему размеру, свободно помещающее всех троих, — будто бы изящнейшей выдумки, с каким-то особенным механизмом, по одному только давлению пружины соединяющим и разлучающим сию счастливую чету» [518].

Запоздалое открытие, так как А. Я. Панаева стала гражданской женой Н. А. Некрасова еще в 1846 г., не оставляя И. И. Панаева. Супруги жили вместе. Н. А. Некрасов и И. И. Панаев вместе вели и дела по изданию журнала «Современник». Литератор М. И. Михайлов сожительствовал с супружеской четой Шелгуновых. Общим домом проживали И. М. Сеченов и семья петербургского врача Бокова. Как отмечает И. Юркина, в этих отношениях акцент делался на общности интересов супругов с некоторой долей отрицания чувственности [519]. В то же время обывателей, как и жандармских наблюдателей, скорее волновала изящная кровать.

Все же подобные семейные инверсии были единичными. Доминировали традиционные проблемы: супружеская неверность, семейное насилие, нравственное воздействие на детей.

Как видно из раздела «По семейным несогласиям» отчета Третьего отделения за 1865 г., «московская почетная гражданка Боткина жаловалась, что муж ее после 10-летней супружеской жизни, подвергшись влиянию проживавшей у них гувернантки, девицы Бурбовской, поставил ее, Боткину, в униженное, ничем не заслуженное положение. Озадачиваясь участью троих малолетних детей, на нравственность которых поступки отца не могли не оказывать вредного действия, Боткина просила дозволить ей удалиться навсегда из мужниного дома, с возвратом для содержания и обеспечения детей принесенного ею в приданое капитала 60 т. р., находящегося в распоряжении мужа» [520]. Специальная комиссия в составе московского военного генерал-губернатора, городского головы и начальника второго округа корпуса жандармов пыталась привести к «миролюбному окончанию дела на справедливых основаниях», но тщетно. После чего Боткина получила фактически разрешение проживать отдельно от мужа.