Олег Абакумов - Третье отделение на страже нравственности и благочиния [Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.]

Практика разъездов супругов реально существовала и широко использовалась, но законом не была разрешена [533]. Третье отделение хорошо знало, что довольно часто бывали ситуации, когда «при неимении достаточных по закону причин к формальному разводу, отношения между супругами тем не менее таковы, что делают совместное сожительство положительно невозможным и даже опасным» [534].

В цитируемом «Обзоре деятельности Третьего отделения» подчеркивалась значимость существовавшей практики внесудебного административного решения дел: «Неоднократно встречались случаи, что мировые судьи, видя неизбежность дозволить одному из супругов отдельное проживание от другого и затем определить их права на детей и не усматривая на этот предмет никаких указаний в нашем законодательстве, сами обращали спорящих для разбирательства их дел в Третье отделение, которое, являясь в подобных случаях единственным прибежищем для терпящей стороны, принимает в ее защиту экстренные меры, а при обстоятельствах особой важности доводит о них до сведения вашего величества» [535].

В одной из записок Третьего отделения приводились примеры судебной практики, основанные на нормах, «которые сами по себе далеко не удовлетворяют требованиям строгой справедливости, но к которым суд наш должен прибегать, чтобы не отклониться от буквального смысла закона» [536].

Так, устанавливая в суде справедливость жалобы жены на жестокое обращение, суд приговаривает виновных мужей к тюремному заключению, но «с тем вместе, не желая отступить от закона, по которому супруги обязаны жить вместе (СЗРИ. Т. Х, ч. 1, ст. 103), тот же суд определяет: по окончании срока наказания мужа опять водворить к нему жену для совместного их жительства» [537]. «Понятно, что если муж и до того времени был жесток в обращении с женою, то участь этой последней естественно должна еще отягчиться при сожительстве с мужем еще более прежнего ожесточенным против нее как принесенною ею на него жалобою, так и потерпенным им вследствие этой жалобы наказанием» [538], — заключал чиновник Третьего отделения.

Политической полиции был известен случай, когда «одна жена вследствие жестокого обращения с нею мужа бежала от него и, не имея паспорта для отдельного жительства, обратилась к одному лицу, которое добыло ей паспорт фальшивый, и несмотря на то, что на суде она созналась в проживательстве с этим поддельным паспортом и по закону подлежала лишению всех особенных лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и ссылке на житье в отдаленные губернии, кроме Сибирских, или отдаче в рабочий дом, суд присяжных ввиду жестокого обращения с нею мужа, вынудившего ее прибегнуть к подобному подлогу, объявил ее невиновною и тем освободил от ответственности» [539].

Таким образом, Третье отделение последовательно указывало на необходимость изменения семейного законодательства.

Другое важное обстоятельство: в условиях реформирования правовой системы Российского государства политическая полиция продолжала настаивать на целесообразности сохранения за собой практики участия в разрешении семейных конфликтов.

Статистические сведения, представленные в «Обзоре деятельности Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии за 50 лет. 1826–1876», свидетельствовали о росте популярности внесудебного административного рассмотрения конфликтных ситуаций [540](Таблица 1).

Таблица 1

Причем была отмечена тенденция: вовлечение в разрешение семейных несогласий через посредничество Третьего отделения лиц непривилегированных сословий. Шеф жандармов А. Л. Потапов писал: «Таким образом, в течении 10 лет, когда число семейных дел между лицами привилегированных сословий даже не утроилось, в среде мещан, крестьян и нижних чинов оно увеличилось почти в сто раз (с 18 на 1756)» [541].

Демократизация общественной жизни, смягчение норм социального контроля, утверждение новых ценностей, «новой морали» в пореформенную эпоху требовали существенного пересмотра норм гражданского права, регулировавших брачно-семейные отношения.

Даже после ликвидации Третьего отделения (15 ноября 1880 г.) М. Т. Лорис-Меликов считал необходимым совсем не прекращать производство дел, ранее рассматривавшихся в тайной полиции. Ибо такие дела возникают особенно часто «в низшем классе населения, где власть мужа представляется еще в самой грубой форме» [542]. По-прежнему весьма актуальной и в то же время сложно выполнимой была задача устранения при помощи закона противоречий «обусловленных, с одной стороны, необходимостью охранить авторитет супружеской и родительской власти, а с другой — весьма естественным стремлением оградить личность неполноправных членов семьи от резких проявлений произвола и самовластия» [543]. Любопытно, что, по мнению М. Т. Лорис-Меликова, главной причиной косности семейного права являлось утверждавшееся веками «исключительно религиозное значение православного брака и православной семьи», игнорировавшее «приниженное положение личности в этих союзах» [544]. Видимо, не случайно семейное право молодого Советского государства основывалось на принципах атеизма и свободы выбора.

10 октября 1855 г. в Москве в Мясницкой части в доме купчихи Кобелевой произошел сильный взрыв. В полицейском рапорте сообщалось: «Вышибло рамы, двери, перебило зеркала, переломало находящуюся в зале мебель, под ящиком пол совершенно проломился, а стены комнаты и потолок избило как бы железом. Все лица бывшие в комнате в числе 8 человек более или менее переранены» [545].

Это происшествие приковало к себе внимание московских властей и руководства политической полиции. Специально созданная следственная комиссия довольно быстро вышла на след злоумышленника, выяснила все обстоятельства покушения, о результатах расследования было доложено императору [546]. По прошествии времени помимо выяснения фактических обстоятельств дела интерес представляют бытовые детали происшествия, позволяющие выяснить мотивы, установить причинно-следственные связи поведения, приведшего к столь необычной развязке конфликта. Взрыв в московском особняке, немедленные следственные действия позволили проникнуть во внутренний мир лиц, оказавшихся так или иначе причастных к этому событию. Полиция вынуждена была изъять личную корреспонденцию, вести многочисленные допросы, интересоваться деталями частной жизни [547].

Первые сведения о случившемся происшествии находим в донесении начальника 2-го округа корпуса жандармов генерал-лейтенанта С. В. Перфильева к шефу жандармов графу А. Ф. Орлову (21 октября 1855 г.). Жандармский генерал докладывал, что проживающий в указанном доме калужский помещик, отставной коллежский регистратор Иван Андреевич Чернов, получил 10 октября посылку весом в 4 пуда, но «удивленный ей не решился вскрыть ее сам, а о получении оной объявил местному квартальному надзирателю Джежелею и просил его присутствовать при вскрытии» [548]. Специальная комиссия в составе названного квартального надзирателя, добросовестного свидетеля мещанина Н. Хватова, вольнонаемного писаря мещанина А. Саловкина и рядского старосты А. Келлера обнаружила «посередине зала стоявший ящик около 1½ аршина длиною и в 1 аршин вышины, кругом обшитый и запечатанный. По снятии с ящика крышки в нем оказался другой, а в том третий ольховый полированный под красное дерево, с надписью на околе с документами, и тут же найден ключ, особо завернутый, с надписью „отпереть ящик самому Чернову“» [549].