Антон Шиндлинг - Кайзеры

А что же император? Просто смирился с такой постановкой вопросов и удовлетворился ролью морального символа, отведенной ему Меттернихом? Или он сам определял политику, а министр лишь практически проводил ее? На этот вопрос очень нелегко ответить. Сегодня, когда нам известны многочисленные высказывания самого императора и мнения современников, лично соприкасавшихся с ним, ситуация представляется еще более запутанной, потому что к огромному множеству необъективных оценок императора и высказываний о нем добавилось еще большее множество таких же суждений о Меттернихе, который на протяжении более чем столетия был предметом самых ожесточенных дискуссий. Франц I удостоился широчайшего спектра оценок: от слабака, эгоиста и подлеца до человека, с железной твердостью проводившего свою линию и руководствовавшегося нормами права, стоящими выше всяких законов. Если же при оценке опираться не на то, что говорил, а скорее всего, якобы говорил император, а на его поступки, то позицию Франца I удастся определить более или менее точно. Так, станет очевидным тот факт, что после 1809 года император полностью утратил всякую воинственность и приветствовал и брак Марии Луизы и Наполеона, и союз с Францией, принесший Австрии желанную передышку, а побыв в 1812 году в Дрездене, где в то время находился двор Наполеона, даже начал понемногу привыкать к зятю. Тогда для Франца превыше всего был мир, так необходимый его стране, только что пережившей государственное банкротство.

Выказав волю к искреннему сотрудничеству с зятем, Франц настроил против себя значительную часть своего двора: императрица и ее братья проклинали союз с ненавистным узурпатором, националистическая партия во главе с эрцгерцогом Иоганном и авторами идеи Альпийского союза осуждали отход от сотрудничества с Россией и Пруссией, эрцгерцог Карл отказался принять командование экспедиционным корпусом, направленным на восток. Но самое примечательное состоит в том, что и позиция Меттерниха не вполне совпадала с позицией императора. Император вплоть до середины 1813 года твердо верил в то, что с Парижем можно достичь разумного компромисса, если не делать ничего, что «могло бы стать унизительным для чести императора Наполеона» (там же, II, 468), Меттерних же давно пришел к убеждению, что такого компромисса не удастся достичь без войны, и Австрии еще раз придется пройти тяжким путем битв, пусть даже и при совсем иных обстоятельствах. Лишь очень медленно и постепенно Меттерниху удалось склонить императора к этой войне, при чем самым трудным делом оказалось формирование армии, что стало тяжелейшем бременем для расстроенных финансов страны. Для того чтобы склонить императора на свою сторону, Меттерних использовал все возможные средства, в том числе и весьма нечистоплотные: императрицу, которая из страха за Австрию была противницей всякой войны, он обвинил в супружеской неверности и связи с Палатином Венгрии эрцгерцогом Иосифом, планы эрцгерцога Иоганна, которые тот пытался реализовать в Тироле, он представил как опасный заговор против императора и пытался даже но мере возможности нарушать планы самого императора, который по-прежнему прислушивался к советам Штадиона и других противников Меттерниха. В конце концов Меттерних добился своего: 12 июля 1813 года император демонстративно появился в богемском городе Йичине, вблизи штаб-квартиры союзников по коалиции. Это послужило сигналом присоединения Австрии к коалиции и стало символом того, что Император вошел в тот военный лагерь, который ему не суждено было покинуть до самого Парижа. Так император все же сыграл роль, сочиненную для него Меттернихом, но ни в коем случае не отказался от самостоятельного участия в политике. При этом между Францем и Меттернихом то и дело возникали размолвки, хотя император и отдавал должное гению своего министра. Вот как ответил Франц на пространный доклад Меттерниха 12 июля 1813 года: «Именно Вам я больше всех обязан почетным политическим положением моей монархии» (там же, II, 467). Что же касается Германии, рейнских князей-предателей и, тем более, болтунов и вольнодумцев, одержимых национальной идеей, то Франца они волновали еще меньше, чем его министра.

Однако ситуация мосле победы над Наполеоном настоятельно требовала установления новых отношений во всем германском пространстве. Пробудившаяся национальная идея сделала Франца в глазах общественного мнения германским императором, одержавшим победу на поле брани. Франца I, впервые за много лет вновь вступившего на землю Германии, повсюду встречали восторженные толпы. Во Франкфурте его ждал такой триумф, что Меттерних писал: «Просто невозможно себе представить, каким был этот въезд императора в город — обе коронации просто ничто но сравнению с ним» (Rößler, II, 165). В идеях, занимавших политиков и публицистов того времени, император занимал весьма значительное место и как институт, и как личность. Сюда следует отнести планы восстановления Старой империи и последующей ее реформы. Это предполагалось осуществить на том основании, что в 1806 году империя юридически не перестала существовать (такого мнения придерживался курфюрст Ганноверский, он же король Англии), или на том основании, что, как полагали барон фон Штейн в 1812 году и 29 князей, подписавших совместное воззвание в 1814 году, имело место всего лишь кратковременное междуцарствие, никак не препятствующее возрождению новой империи в форме национального или федеративного государства, которому, естественно, понадобится император. Однако между личностью и институтом порой могут возникать весьма серьезные противоречия, что весьма ярко иллюстрирует эволюция взглядов того же Штейна: в 1809 году он видит в лице Франца главного защитника, от имени которого можно вести борьбу за освобождение Германии, в 1811-м он еще доверяет императору, но уже в июле 1813 года Штейн считает, что Франц слаб и запуган, его нерешительность и бездействие наносили вред планам царя, и лишь усилия царя и безрассудство Наполеона заставили австрийского императора все же вступить в войну (Stein, III, 163, 578, IV, 201, 202, 233). И гем не менее император, который «на протяжении 23 лет, несмотря на все разнообразнейшие события, с непоколебимой настойчивостью и упованием на Бога отстаивал дело империи и порядка» (там же, V, 315), и для Штейна остался элементом возрождения Германии, который не мог быть просто так обойден.

Вопрос о будущем устройстве Германии — быть ли ей унитарным национальным государством, федерацией или конфедерацией государств — не стоял перед Францем в практическом плане. Несмотря на то, что Англия до 1814 года оставалась на позиции восстановления империи, сам ход исторических событий определил другой выбор: Германии предстояло стать конфедеративным образованием, ведущую роль в котором будут играть Австрия и Пруссия. Это было записано в договоре между Австрией и Пруссией от 1807 года, впоследствии повторено в Тенлицком договоре между теми же державами в 1813 году, в договорах о присоединении прирейнских государств и в Парижском мирном договоре 1814 года. Отход от этой линии означал бы не только радикальный поворот во внешней политике Вены, но и, скорее всего, неизбежную войну с неизвестным исходом. Политика Австрии, которую многие поругивали за ее якобы антигерманскую направленность, стала залогом перехода рейнских государств на сторону союзников без боя. Эта политика способствовала прекращению соперничества между Австрией и Пруссией, благодаря которому стало возможным порабощение Европы Наполеоном. И, наконец, благодаря этой политике Австрия смогла занять доминирующее положение в Германии, хотя юридически не приняла на себя ответственности за Германию (Srbik, I, 195f.). Перед Францем стоял единственный вопрос: для чего принимать титул римско-германского императора, высший из существовавших в христианском мире — для того, чтобы, используя максимум предоставленных императору прав, создать юридическую базу для преобразования Германии, или ради того, чтобы спасти честь и величие самого титула и связанные с ним великие традиции.