Дарья Наленч - Пилсудский [Легенды и факты]

Условия изоляции не очень-то досаждали ему. Он относился к числу заключенных, которые пользовались особой благосклонностью. Жил в отдельном деревянном двухэтажном доме в Магдебургской крепости. Имел в своем распоряжении три комнаты на втором этаже. На первом находился только фельдфебель, присматривающий за хозяйством. Мог без каких-либо ограничений передвигаться по прилегающей территории.

Ежедневные занятия тоже мало чем напоминали тюремные. Как писал Александре, вставал в половине восьмого. В восемь завтракал. Потом два с половиной часа гулял по саду. Впрочем, сам определил себе эту норму, ибо никто его не заставлял. До обеда прочитывал еще доставляемую ему газету «Магдебургише Цайтунг», позволяющую сориентироваться в том, что происходило в Германии и в мире. В половине первого обед — хороший и вкусный, заказывал его в ресторане. Затем, как сам подчеркивал, «самая приятная минута» — чай собственной заварки. После полудня играл несколько часов в шахматы, читал и писал. В половине седьмого — ужин. После него любимый пасьянс. Однако раскладка его продолжалась не очень-то долго, учитывая довольно плохое электрическое освещение.

Единственный недостаток — отсутствие общества. Только в августе 1918 года власти разрешили поселить вместе с ним Соснковского.

Однако существовало одно обстоятельство, которое превращало магдебургскую изоляцию в муку. Это была забота о судьбе самых близких. Когда его арестовали, он уже знал, что Александра ждет ребенка. Он понимал, что роды в ее возрасте — ей исполнилось тридцать пять лет — грозят серьезными осложнениями. Он боялся за нее. 20 февраля, не зная еще о рождении дочери, писал, что с нетерпением ждет «открытки с сообщением о конце и результате твоей слабости. Если будет сын, то, как договорились, назовем его Юзеф Мечислав (Мечислав — его псевдоним периода стрелков. — Авт .), если же дочь, то решай сама, я бы голосовал за имя Ванда».

Александра была, видимо, не в восторге от второго предложения. Она не могла питать симпатии к Марии и не хотела называть дочь именем ребенка своей соперницы, но уступила его просьбе. Ее, пожалуй, больше всего отличало от Марин то, что она до самой смерти мужа полностью подчинялась его авторитету. Не протестовала, когда судьба подвергала ее испытаниям.

Но и теперь жизнь не баловала ее. Спустя одиннадцать дней после родов Александра вынуждена была вернуться к своей работе в контору сушильни овощей. «О том, чтобы я могла перестать работать, — писала она потом в своих воспоминаниях, — трудно было даже мечтать; питание было скудным: суп, каша и ужасно плохой хлеб, который трудно было даже проглотить. Ела в столовых, поскольку отсутствие дров исключало готовку дома. Масла или каких-нибудь других жиров не было и в помине. Муки в магазинах тоже».

Неизвестно, писала ли она о всех этих хлопотах в Магдебург, но если даже и нет, то Пилсудский и так не питал иллюзий, в каких трудных условиях она находится. Это не облегчало ему пребывания в заключении

Тем временем он радовался благополучному рождению дочери. «Самое забавное, однако, — писал он 18 марта 1918 года, — что в ночь с 7 на 8 (февраля. — Авт. ) я видел тебя во сне, ты говорила мне, что должна прилечь, а в соседней комнате слышен был тихий плач ребенка… Мне очень жаль, что я теперь не с тобой, должно быть очень забавно наблюдать за тем, как «проклевывается» человек, никогда до сих пор не имел дело с этим…» Дата сна совпадала с днем рождения Ванды. Он отмечал это не без причины: всегда был уверен в своих телепатических способностях.

В тюремном одиночестве он с нетерпением ожидал вестей от самых близких. «Безмерно благодарен тебе, — писал он в одной из открыток, — за все, даже малейшие детали о тебе и дочурке. Я всегда думал, что воспитание ребенка по последнему слову науки и прогресса будет вызывать у меня смех, и хотя, к сожалению, видеть это непосредственно не могу, мне доставляет необыкновенное удовольствие знать об этом из твоего письма. Например, в последней открытке от 27 февраля я нашел деталь, над которой мучительно раздумывал два вечера. Господь бог наградил меня изрядной долей живого воображения, но я никак не мог представить себе, как эта бедная барышня занимается по утрам гимнастикой по «системе Мюллера» и у нее при этом, как ты пишешь, «веселое выражение личика». Неужели «оно» уже смеется? Как ты знаешь, у меня довольно консервативно-реакционная голова, поэтому меня охватывает боязнь, как бы во время этих экспериментов ты не вывихнула ребенку ручку или ножку…»

Как видно из этого, он живо реагировал даже на мелочи. А уж тем более, когда дело касалось основных дилемм его запутанной семейной ситуации.

Огромной должна была быть эта обеспокоенность, раз он решился на шаг, несомненно, противоречащий его гордой натуре. В июле 1918 года он написал письмо одному из регентов, князю Здзиславу Любомирскому [64] Регентский совет , образованный в сентябре 1917 года, — государственный орган, замещавший монарха. Кроме того, подобием представительного органа был Государственный совет. Находясь под германской опекой, они были крайне непопулярны в народе. Одним из трех реакционных политиков, образовавших Регентский совет, был князь Здзислав Любомирский (1865–1941) — общественный и политический деятель, бывший в 1916–1917 годах президентом Варшавы. в котором просил «благосклонно заняться моим делом». Если нельзя было освободить его, то он просил хотя бы разрешить ему выехать на несколько недель на родину, «чтобы как можно больше времени посвятить урегулированию запутанных семейных отношений и накопившихся обязательств также личного характера». Ручался честным словом, что вернется в тюрьму в назначенный властями срок. Естественно, борясь за хотя бы временную свободу, Пилсудский представлял решение о своем аресте как явно необоснованное.

Это умело использовали позднее его враги. Первой опубликовала письмо князю Любомирскому И. Панненкова, снабдив его ядовитым комментарием: «Это был шаг, может, и… ловкий, но наверняка не… героический».

Однако просьба, адресованная Любомирскому, ничего не дала. Немцы не хотели дать согласие даже на краткое посещение Магдебурга кем-то из членов семьи или друзей. Об этом хлопотала и Мария, но и ее письмо, адресованное фон Безелеру [65] Ханс Гартвич фон Безелер (1850–1921) — немецкий генерал; будучи варшавским генерал-губернатором (1915–1918), проводил политику оккупационных властей на территории бывшего Королевства Польского. , не принесло положительного результата. Впрочем, неизвестно, была ли это ее последняя попытка вернуть потерянного мужа или, может, результат уговоров ожидающих инструкций подчиненных, понимающих, что для немецких чиновников она является первой кандидаткой, имеющей право на посещение.