Валерий Сойфер - Сталин и мошенники в науке

Будучи детально знаком со многими материалами по данному вопросу и будучи также уверен, что редакция "Ботанического журнала" с этими материалами незнакома, я и решил сообщить вам следующее.

Предположения, высказанные в статье С. К. Карапетяна о порождении грабом лещины в свете новых, выявленных на этом же дереве порождений лещины, являются неуязвимыми. Иными словами, статья, опубликованная С. К. Карапетяном, была и остается научно правильной.

Мне кажется, что имея данное мое заявление, редакция "Ботанического журнала", для того, чтобы не сделать ошибки, могущей повлечь за собой вред для нашей науки, и чтобы не опорочить честного человека, должна разобраться поподробнее во всех материалах, относящихся к данному вопросу" (21).

И, действительно, редколлегия сняла из пятого номера уже набранную статью, но вовсе не из страха перед всесильным Трофимом Денисовичем. Через два месяца статья армянского ученого А. А. Рухкяна, опровергающая не только "неуязвимые и научно правильные предположения Карапетяна", но и утверждения самого Лысенко, увидела свет в шестом номере (22). Её печатание задержали лишь для того, чтобы одновременно опубликовать письмо Лысенко. Эффект получился ошеломляющим. Приведенные в статье Рухкяна фотографии и описания неопровержимо свидетельствовали, что Карапетян — мошенник, грубо подретушировавший нужные снимки, навравший о том, в каких условиях росла его "граболещина" и вообще наплетший с три короба. Тем самым было документально продемонстрировано, что в основу "учения о виде Лысенко" положены лживые факты. В "Ботаническом журнале" и "Бюллетене Московского общества испытателей природы (отдел биологический)" были опубликованы десятки статей, в которых ошибочность "новой теории вида" — основы "советского творческого дарвинизма" была доказана.

В 1964 году, когда Хрущева устранили от руководства страной, потерял свои командные позиции и Т. Д. Лысенко. Его институт генетики в 1966 году преобразовали в Институт общей генетики, а он остался руководителем лишь Экспериментальной базы "Горки Ленинские". Он продолжал носить звания академика трех советских академий, но никакой руководящей роли больше не играл. Он скончался 20 ноября 1976 года.

Столь же однозначно отрицательной была оценка научной стороны "Павловской сессии". Уже упоминавшийся в прошлой главе ученик А. А. Ухтомского профессор И. А. Аршавский дал такое заключение:

"Никакой научной дискуссии на сессии не было. Это был шабаш обскурантов. Ни одно выступление (кроме письменного выступления Бериташвили, Генецинского, Рожанского) не было научным выступлением. Оперировали словами условный и безусловный рефлексы, но к науке это не имело отношения. и Сессия — страшнейший средневековый обскурантизми Те, кто должен был выступить, не только обязаны были обелить линию сессии, но лица, попавшие в черный список, должны были сказать о ненаучности своих исследований. Это было мракобесие!" (23).

Сходную оценку можно было недавно прочесть в статье президента Независимой психиатрической Ассоциации России Ю. С. Савенко:

"Научная содержательная бессмысленность сессии бросается в глаза. Это была срежиссированная Сталиным кампания, преследовавшая чисто политические цели, использовавшая идеологические поводы, антисемитизм и карьерные аппетиты" (24).

Павловская сессия завершилась очередными перетрясками исследовательских и учебных программ в Советском Союзе: многие направления исследований в научных учреждениях были запрещены, те, кто "добился успеха" на сессии, вносили свои исправления в государственные и отраслевые планы, под которые государство выделяло финансирование, в учебники вставлялись страницы с изложением основных выводов из доклада К. М. Быкова и других "победителей Павловской сессии", а фразы с изложением взглядов, принятых в мировой науке, безжалостно корежились, чтобы соответствовать сталинским воззрениям.

Для некоторых из тех, кого громили наиболее рьяно, например, для Л. А. Орбели последствия были помягче, чем для оставшейся в заключении Л. С. Штерн, а академика Бериташвили поместили под домашний арест, продолжавшийся три года — до смерти Сталина в 1953 году (25). За эти три года он написал книгу "Учение о природе человека в древней Грузии (IV–XVI вв.)", опубликованную в 1957 году на грузинском и в 1961 году на русском языках.

По окончании сессии для тех, кто проявил лояльность к сталинским требованиям и был поддержан аппаратчиками ЦК партии, наступила пора захвата постов и званий. Разумеется, с середины июля 1950 года Орбели был освобожден от руководства всеми возглавляемыми им учреждениями, ему сохранили лишь заведывание физиологической лабораторией Естественно-научного института им. П. Ф. Лесгафта. Быков, как и положено, получил главный "подарок": был назначен директором Института физиологии им. Павлова АН СССР. Ему же присудили первому только что учрежденную золотую медаль имени И. П. Павлова Академии наук. Но административное возвышение не принесло морального удовлетворения и уважения коллег. Многие его попросту сторонились, а в более позднее время можно было прочесть в печати и такое заключение, данное академиком РАН Н. Н. Никольским и кандидатом наук Д. Л. Розенталем:

"В 30-е годы (прошлого века — В. С.) в нашей стране началось беспрецедентное наступление на науку власть предержащих, которое ничего, кроме вреда, государству принести не могло. Чтобы подчинить интеллигенцию, наряду с физическим уничтожением ее представителей, созданием атмосферы страха была развернута кампания, направленная на моральное низвержение деятелей науки и культуры. Даже нравственные люди вынуждались порой на поступки, влекущие за собой потерю самоуважения, что превращало их в мягкий воск в руках власти. Делались попытки (к счастью, не всегда успешные) найти в каждой научной области своих маленьких сталинов, с помощью которых эта политика осуществлялась. Такими были: в генетике — Т. Д. Лысенко, в цитологии — О. Б. Лепешинская, в физиологии — К. М. Быков" (26).

Наградили должностями и других "главных выступавших": Асратяна назначили директором Института высшей нервной деятельности АН СССР и одновременно профессором кафедры физиологии 2-ого Московского медицинского института. Получили повышения и другие "активные выступавшие". Заполучив должности, те, кто интриговал до сессии, не прекратили своих "дерзаний" на поприще склок и после нее. "Как вспоминал Аршавский про Айрапетьянца:

"Я не знаю более талантливого и гениального авантюриста. Он мог держать в голове десятки комбинаций, как поступить в том или ином случае, причем действуя чужими руками. Айрапетьянц был вовлечен в игру, так как это соответствовало его желаниям. Во время войны он проштрафился, Орбели его спас, сделав своим личным адъютантом, а потом Айрапетьянц "отблагодарил" Леона Абгаровича. Это показало моральный облик ученика…" (27).