Сара Брэдфорд - Лукреция Борджиа

Эрколе отправил в Рим Брешано с письмом, датированным 28 сентября. Послание было криком о помощи. Гонец прибыл 11 октября. Лукреция произвела на него глубокое впечатление, его поразила ее готовность помочь: «Госпожа приняла Ваше письмо близко к сердцу, она искренне хочет помочь Вашей Светлости. Я вижу, что она всей душою предана Вам, большего и желать нельзя. Надеюсь, вы. Ваша Светлость, будете довольны высокочтимой мадонной, ибо она в высшей степени любезна и обходительна. Мысли ее заняты лишь одним: как бы наилучшим образом услужить Вам». Дело приняло оттенок фарса, когда две монахини, которых Брешано привез в Рим, отказались ехать в Феррару под ничтожным предлогом, а власти в Витербо и Нарни, в свою очередь, не отпустили женщин, которых вызвала к себе сестра Люсия. Лукреция устроила им крепкую выволочку, и главы доминиканского ордена, напуганные гневом дочери понтифика, приказали монахиням согласиться. В потоке взволнованных, почти истерических писем Эрколе умолял Лукрецию о помощи, на что она, нацеленная на брак и желающая угодить будущему свекру, с готовностью согласилась. 28 октября она написала, что берет это дело в свои руки, успокаивая, уверяла, что понтифик удовлетворит просьбу Эрколе. «Не волнуйтесь, — заклинала она, — как в этом, так и во всех других делах, касающихся Вас, я надеюсь достигнуть всего, чего Вы желаете». К декабрю все монахини, которых вызывал Эрколе, были в дороге: они направлялись в Рим. Оттуда их должны были вывезти в Феррару. Письма Эрколе Лукреции были полны благодарности: «Мы слышали… что все сестры, присутствия которых мы желали, находятся сейчас в Риме и собираются ехать к нам, — написал он 28 декабря. — Мы получили исключительное удовольствие и огромное удовлетворение. Не знаем, как и благодарить Вас, Ваша Светлость. С Вашей энергией и настойчивостью Вы сумели довести это дело до конца…» Лукреция не могла найти лучшего способа завоевать его сердце.

Судя по всем сообщениям, направленным феррарскими послами Эрколе, ясно, что Лукреция сама вела переговоры, и феррарцы предпочитали говорить с ней, зная, что через нее лучше всего найти подход к папе. Роль посредницы придавала вес ее статусу в глазах феррарских послов. Было ясно, что все уступки со стороны папы стали возможны благодаря ее заступничеству. В ту осень Александр и Чезаре дважды выезжали из Рима: в конце сентября они посещали Непи, Чивита-Кастеддана и другие крепости Борджиа, а с 17 октября делали смотр бывшим владениям Колонны. В Ватикане всеми делами заправляла Лукреция.

Она принимала участие в обсуждении всех вопросов — начиная от требований Эрколе (он добивался должности архиепископа Болоньи для Ипполита д'Эсте) и до споров о доходах замков Романьи, которые должны были передать в качестве залога за консигнацию Ченто и Пьеве, а также о финансовых соглашениях относительно приданого. Сарацени и Беллингьери сообщили Эрколе о трудностях, возникших у них в ходе переговоров с банкиром Якопо де Джиануцци. Тот категорически отказал выдать в Феррару некую денежную сумму. И тогда, сказали они, в дело вмешалась Лукреция и разрешила ситуацию: «Когда достопочтенная госпожа услышала о наших трудностях, она тотчас поняла, что в этом случае задержится ее отъезд [в Феррару]. Она послала за синьором Якопо и долго с ним беседовала». В результате банкир согласился представить деньги в трехдневный срок и при этом не взял комиссионных. Шли споры и о драгоценностях: папа спрашивал в шутку, чего ему следует ждать от Эрколе? Может, ему самому и не придется тратиться на драгоценности? Послы отвечали так же шутливо: мол, с драгоценностями, которые у Лукреции уже есть, да теми, которые папа собирается ей подарить, да с теми, которые подарит ей Эрколе, «она станет самой драгоценной дамой Италии». Александр осведомился о качестве парчи, которую Эрколе намерен был ей подарить, и услышал, что ей подарят четыре отреза самой прекрасной золотой парчи. «Папа смеялся и шутил, прочитав эти строки», — доложили послы.

И в самом деле, Его Святейшество пребывает в отличном настроении: ему приятно внимание, которое оказывают сиятельной госпоже [Лукреции]. Он испытывает радость, которую и описать невозможно, ему приятно, что во всех вопросах на нее смотрят как на главную персону. Более того, когда ему напомнили о налогах Феррары и о епархии Равенны. Его Святейшество промолвил, что высокочтимая госпожа разговаривала с ним об этом и что все будет сделано в лучшем виде. Он прибавил: отдавайте письма герцогине, потому что она — лучший ваш представитель.

Александр никогда не упускал возможности указать феррарским послам на достоинства Лукреции. Когда они пожаловались, что не смогли добиться аудиенции у Чезаре, папа им посочувствовал и сказал, что Чезаре однажды в течение двух месяцев заставлял послов из Римини дожидаться аудиенции. «Он сокрушенно заметил, что [герцог] превратил ночь в день, а день — в ночь. В общем, ведет себя так, что понтифик уже сомневается, сохранит ли сын после смерти отца все то, что отвоевано. А вот благоразумная герцогиня Лукреция, напротив, всегда охотно принимает людей. Он похвалил ее за то, как она управляет Сполето, за то, что умеет найти путь к его сердцу, и все вопросы, которые она с ним обсуждает, решаются в ее пользу…» В другой раз восхитился ее красотой и благоразумием и сравнил дочь с герцогиней Урбино и маркизой Мантуи, обе эти женщины прославились умом и просвещенностью.

Как бы пристально ни наблюдали четверо феррарских послов в Риме за жизнью Лукреции, тем не менее ни один из них не упомянул о необычном эпизоде, рассказанном Бурхардом, об оргии, которая, по его словам, произошла в Ватикане 30 октября, через пять дней после возвращения папы и Чезаре из инспекционной поездки в Чивита-Кастеддана.

Воскресным вечером, в последний день октября, в Апостольском дворце у герцога Валентинуа состоялся званый ужин. Приглашены были пятьдесят куртизанок. После ужина они танцевали со слугами и другими гостями, сначала одетые, а потом — нагие. Зажгли канделябры и, сняв со стола, поставили на пол. Разбросали там же каштаны, и куртизанки, ползая между свечей, должны были их собирать. Папа, герцог и его сестра Лукреция наблюдали за этим зрелищем. Под конец раздавали призы — шелковые плащи, обувь и другие предметы, обещанные тем, кто превзойдет других в числе совокуплений с блудницами…

То, что Чезаре давал званый ужин в Ватикане, подтверждено другим источником, флорентийским послом Пепи. 4 ноября он сообщил, что папа не посетил мессу в базилике Святого Петра, из-за недомогания не было его и в День Всех Святых, и в День поминовения усопших. Дело в том, добавил он в шифрованном тексте, что «сказалось на нем празднество, устроенное им в Ватикане в канун праздника Всех Святых: герцог привел во дворец певцов, куртизанок, и всю ночь они предавались удовольствиям, танцевали и веселились…» Из двух рассказов об «ужине с каштанами» повествование Пепи выглядит более похожим на правду. Куртизанки высшего разряда, такие как Фьямметта, были неотъемлемой частью веселого дружеского ужина в Риме в начале XVI века. Присутствовала ли на нем Лукреция, Пени достоверно не знает. С другой стороны, она была истинной Борджиа, а потому такое зрелище ее вряд ли бы шокировало. А пировать она любила, ей нравилось танцевать и петь, и феррарские послы, рассказывая об утомленном виде герцогини после затянувшегося празднества у Александра, это косвенно подтверждают. Жареные каштаны — традиционное осеннее угощение, а что до наготы и сексуального соревнования, то единственным свидетелем тому был Бурхард. Смотрел, должно быть, одним глазом в замочную скважину, а другим — в историю. Через две недели Бурхарду посчастливилось описать другой «инцидент», снова сильно приправленный эротизмом. Падает тень при этом и на Лукрецию.