Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Рис. 27. Сеульский трамвай(1903 г.). Трамвайное движение открылось в Сеуле в мае 1899 г. Распоряжались им иностранные предприниматели — американские бизнесмены Г. Колбран и Г. Боствик. Трамвай перевозил относительно небольшое количество пассажиров (до 10 тыс. в день), но был для сеульских жителей популярным сиволом модернизации.

Обращение к репрессиям, однако, было логически неизбежным продолжением политики, фактически превратившей государство в источник личных доходов для Коджона и его приближенных. Вместе с инфляцией и наплывом подрывавшего кустарное деревенское производство японского импорта корейских крестьян по-прежнему разоряли коррупция и вымогательства. Провинциальные чиновники, покупавшие должности за взятки, стремились выжать из крестьян как можно больше в короткие сроки — часто еще и потому, что деньги на взятки брались взаймы под высокий процент у японских ростовщиков. Деньги выколачивались под предлогом взимания всяческих «местных налогов», самовольно вводившихся администраторами. Обращения в столичные суды практически не помогали — ходатаев с мест, как правило, арестовывали по обвинению в «клевете». В итоге вооруженные выступления крестьянства не прекращались, особенно в провинции Чолла (в 1899 и 1902 гг.), где жива была память о борьбе тонхаков . В 1899 г. восстали против грабительских налогов на посадки женьшеня крестьяне в окрестностях города Кэсона в центральной части страны. В 1900–1906 гг. в центральной и южной частях страны активно действовали отряды «друзей бедняков» ( хвальбиндан ), громившие усадьбы чиновников и богачей и раздававшие беднякам отнятое добро. Лидеры этих отрядов из числа разорившихся янбанов распространяли по стране прокламации, требуя запретить экспорт зерна в Японию, установить твердые цены на продукты и обеспечить землей безземельных крестьян. Ряд выступлений был направлен против произвола католических общин, злоупотреблявших покровительством французских дипломатов и часто незаконно присваивавших себе административные функции. Интересно, что именно в этот период впервые заявил о себе корейские рабочие — в 1903 г. грузчики порта Мокпхо бастовали против низких зарплат и эксплуатации со стороны японского купечества.

Вооруженные выступления жестоко подавлялись, но именно разоряемые карательными отрядами крестьяне и пополняли вновь ряды повстанцев. В 1904 г. дороги Кореи оставались небезопасными для торговцев, а в отделенных районах администраторы чувствовали себя настолько неуверенно, что предпочитали платить «дань» вожакам сильных крестьянских отрядов. Потеряв в значительной мере престиж традиционного конфуцианского правителя и так и не став лидером современного национального государства, Коджон поддерживал свою власть прежде всего вооруженной силой. Его политика не удовлетворяла нужды и интересы подавляющего большинства населения страны, но и не сделала новорожденную Корейскую Империю достаточно сильной для того, чтобы противостоять колонизаторским амбициям Японии. Политическая независимость страны поддерживалась лишь балансом внешних влияний, и прежде всего ролью сдерживавшей японские амбиции России. Режим Коджона был слишком отчужден от масс, слишком неподготовлен в военном и административном отношении для того, чтобы возглавить народное сопротивление в случае иностранной агрессии против Кореи.

В чем же была причина того, что вместо глубоких реформ, серьезной перестройки администрации на современный лад и широкого, планомерного поощрения ростков капитализма Коджон, практически смирившись с полуколониальным статусом страны в экономической и финансовой сфере, занимался лишь укреплением репрессивных структур и созданием возможностей для обогащения своей клики? С одной стороны, нельзя не упомянуть объективных препятствий международного плана — система неравноправных договоров, незащищенность корейского рынка от японской конкуренции, грабительская охота империалистических держав за концессиями оставляли корейской экономике мало возможностей для развития. Однако явно пассивная позиция Коджона и его окружения в вопросе о неравноправном положении Кореи в мире, его неумение использовать хотя бы имеющиеся ограниченные возможности для обеспечения экономической независимости страны, его готовность раздавать концессии и привилегии иностранным предпринимателям, допускать в Корее хождение японской валюты и брать кредиты у японских банков показывают также и на внутриполитические причины провала реформ. Коджон, его клика и поддерживавший ее социальный слой крупных землевладельцев-чиновников, экспортеров риса, бобов и минеральных ресурсов, сумели после 1876 г. встроиться в региональную экономическую систему на правах периферийной элиты — ущемленной по отношению к правящим классам восточноазиатского экономического центра (Японии), но зато с гарантированной возможностью обогащаться в процессе неравноправной торговли между центром и периферией. Коджон, несомненно, не желал утраты страной политической независимости, но явно предпочитал просто собирать подношения у желающих получить чиновный пост (в основном это были крупные землевладельцы, вовлеченные в торговлю с японцами) и не рисковать с неприбыльными на первых порах масштабными вложениями в развитие национальной промышленности. Именно такая политика и обрекала страну на закабаление. Большинство крупных землевладельцев, при условии сохранения за ними прав на земли, не возражали ни против неравноправных договоров, ни против японской экспансии. Наоборот, многие надеялись, что японцы смогут подавить крестьянский протест более эффективно, чем армия Коджона. В отсутствие четкой, разработанной системы коммерческого законодательства и государственной протекционистской политики, этот слой считал вложения в скупку земель более надежными, чем в текстильные или фарфоровые фабрики. Одним словом, корейская политическая и экономическая элита предпочла получать ренту со своих земельных владений и административного капитала и не «экспериментировать» в промышленности, социальной области или политике. Официальная националистическая риторика режима Коджона — введение «имперских» флага, гимна, «императорских» праздников и т. д. — вовсе не означала, что правящий класс Кореи этого периода действительно заботило национальное сплочение корейцев или подъем национальной экономики. Для того, чтобы национализм по-настоящему завладел бы сознанием хотя бы части корейской землевладельческой элиты, понадобился горький опыт колониального порабощения.