Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Восток и средневековье. Том 3

Конечно, причины распространения моногамного брака глубже, чем это представляет себе Морозов. Его теория не объясняет, например, почему этот брак был законодательно установлен только на Западе, тогда как на Востоке ислам сохранил многоженство, что бесспорно находится в связи с различием форм земельного владения на Западе и Востоке. Однако одну из сторон явлений он, надо думать, ухватил правильно и очень возможно, что на самом деле установление целибата явилось реакцией на крайности предшествующего периода.

Но были ли эти крайности в действительности и не клевещет ли здесь Морозов на «апостольскую церковь»? Мы вкратце уже касались этого вопроса в § 2, гл.11, а также выше отмечали ряд свидетельств хроник о «распутной» жизни духовенства. К сожалению, прямые свидетельства об универсальном распространении «распутства» уничтожены клерикалами последующих веков и в наших руках остались только жалкие обрывки информации, да и то, как правило, относящиеся к более позднему времени, когда сохранились лишь рудименты прежних нравов.

Например, по поводу «веселой» жизни средневековых монахов имеются не только описания, сделанные довольно поздними антицерковными писателями (типа Рабле), но и существенно более ранние свидетельства вполне богобоязненных авторов. Скажем, в Библии XIV века, хранящейся в Парижской Национальной библиотеке, находится иллюстрация, изображающая веселую пирушку монахов с монахинями, представленных в весьма вольных позах (см.[5], стр.657, рис.113). Как такого рода изображение могло попасть в Библию? Современные исследователи, не придумав ничего лучшего, уверяют, что такие рисунки помещались как предостережение возможным грешникам и имели целью отвратить их от соблазна. Но, почему это «предостережение» было выполнено в столь соблазнительной форме? Вот, комментарий Морозова:

«Кто, например, стал бы предостерегать публику от разврата распространением возбуждающих половую деятельность порнографических картинок? Если б это были предостережения, но были бы представлены и какие–нибудь неприятные последствия от таких поступков, а ничего похожего тут нет. Подобные иллюстрации возможны лишь в том случае, если они рисуют просто обычный образ жизни тогдашнего духовенства, факт, который всеми признается нормальным, а если бы художник сделал это с целью порицания обычаев, уже переставших одобряться при новых веяниях в католической церкви, но еще существовавших перед церковной революцией Григория Гильдебранда, то он изобразил бы эту пирушку в какой–нибудь отвратительной форме, с чертями, влекущими участников в ад, с уродливостями венерических болезней и т.д. Другого решения тут и не может быть» ([5], стр.656—657).

Многочисленные свидетельства такого рода заставляют клерикально настроенных историков с сокрушением писать, что «странные увеселения происходили в соборах и монастырях при больших праздниках церкви в средние века и в эпоху Возрождения. Не только низшее духовенство участвует в веселых песнях и плясках, особенно на Пасхе и Рождестве, но даже и главнейшие церковные сановники. Монахи мужских монастырей плясали тогда с монашенками соседних женских, и епископы присоединялись к их веселью» (см.[5], стр.656). Впрочем, они находят оправдание в том, что «также плясал и царь Давид при религиозных процессиях» (уподобляясь анекдотической хозяйке, которая в ответ на обвинение, что взяв на время горшок, она вернула его битым, заявила, во–первых, что она брала его битым, а во–вторых, что она вернула его целым), что это были лишь «пережитки язычества». В этом они ссылаются на проповедь 205 блаженного Августина, в которой Августин будто бы сообщил о «языческом обычае, сохранившемся у христиан, чтобы в праздничные дни производить «блеяния», т.е. пения и пляски» (латинский текст, см.[5], стр.657). Но, как справедливо замечает Морозов,«… дело не в том, от каких родителей родилось дитя, а в том, что оно прекрасно существовало как христианский обычай в средние века, когда язычества уже не было и в помине. А вывод отсюда только один: средневековые христиане считали и бога—отца, и бога— сына, и бога—святого духа, за веселую троицу, которой нравятся и песни, и пляски, и двусмысленные шутки… Совсем как описывается у классиков» ([5], стр.657).

В связи с сообщением Августина, замечает далее Морозов еще раз возвращаясь к тезису о христианском характере языческого пантеона (см. гл.11, § 2), что католические авторы после Гильдебранда явно понимали под «язычеством» предшествующую староверческую римскую церковь, в которой верующие и занимались «блеянием».

Из более ранних свидетельств можно отметить (см.[5], стр.658), что будто бы еще в VII веке Шалонский собор запретил женщинам петь в Церквах «неприличные песни», а автор приблизительно того же времени Григорий Турский (сообщения которого о затмении мы разбирали в § 5, гл.2) осуждает монастырские «безумные праздники», «праздники невинных» и «праздники осла».

Только через пятьсот летв 1212 году «безумные праздники» были запрещены парижским собором, который потребовал «повсюду воздержаться от безумных праздников, где принимают фаллос, и это мы тем сильнее запрещаем монахам и монашенкам» (латинский текст см. в [5], стр.558). К слову сказать «безумные праздники» по–латыни будут festI follorum. Не есть ли это просто festI phallorum?

Запрещение «безумных праздников» (а также «праздников невинных», т.е. не ведающих различия между дозволенным и недозволенным) повторялось много раз: в 1245 г. архиепископ Одон запрещает руанским монашенкам предаваться по праздникам «непристойным удовольствиям», в 1450 г. король Карл VII издает аналогичное запрещение в Труа, в 1497 г. капитул Санли разрешает духовенству (!) праздновать Богоявление лишь под условием, что на нем не будут «петь бесстыдных песен, говорить бесстыдных шуток и совершать бесстыдных танцев перед главным порталом храма, и не будет ничего из того, что имело место на прошлогоднем «празднике невинных» и т.д. и т.п. (см.[5], стр. 658—659).

Тот факт, что «безумные (фаллические?) праздники» не были актами индивидуального распутства, а непосредственно связаны с предреформенной церковью, выявляется, скажем, в следующих словах знаменитого обновленческого проповедника Пепэна: «Многие не реформированные деятели церкви, даже клирики (т.е. имеющие церковный сан. — Авт.), имели обыкновение днем и ночью входить в женские нереформированные монастыри и предаваться с монашенками разнузданнейшим пляскам и еще многому другому, о чем я молчу, чтобы не оскорбить благочестивые умы» (латинский текст, см. в [5], стр.660). Здесь под «нереформированными монастырями» Пепен имеет в виду монастыри, еще не принявшие реформ Гильдебранда.