Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Восток и средневековье. Том 3

Смысл последнего… совершенно ясен. Такой рисунок явно служит не неуместной карикатурой, а вполне уместной вывеской на легализированном доме любовных свиданий замужних женщин. Такие изображения на стенах храмов, конечно, могли возникнуть и существовать осмысленно, пока эти храмы служили не местом благочестивых размышлений в современном смысле, а увеселительными домами в честь веселых богов с эротическим оттенком, и сама причастная чаша в них служила лишь для попоек. Но эти изображения могли сохраниться по традиции некоторое время и после реформы церкви, как сохранились и теперь многие обычаи и подробности одежды, уже потерявшие всякий смысл.

…А что касается до изображения чертей на древних храмах, то мы всегда должны иметь в виду, что представления об этих фантастических существах сильно переменились в новейшее время. Теперь мы, прежде всего, представляем себе черта, как существо, стремящееся увлечь грешников в ад, а в средние века его представляли просто как ассистента при всяких разрешенных церковью эротических непристойностях и подзадоривающего к ним, т.е. амура наизнанку. Посмотрите только «Жития святых». Подстрекает ли там черт праведников к убийству, воровству, грабежу? Я не припоминаю ни одного такого случая, но помню много чертовых подстрекательств к нарушению седьмой заповеди Моисея, и старинные рисунки часто изображают чертей, скрывающихся в рукавах и у подола хорошенькой женщины, причесывающего ее волосы и подающего ей зеркало…

Так что же удивительного, если эти существа рисовались в средние века и на храмах, служивших не только местами молений и жертвоприношений, но и увеселительными местами в честь веселого Христа и не менее веселого отца богов, не отличавшегося от классического Юпитера?

А без этого предположения присутствие только что описанных картин и танцующих чертей на средневековых храмах вы никак не сможете себе объяснить» ([5], стр.665—670).

Свидетельства о сексуальном характере дореформенного культа рассыпаны также и в иудаистской литературе. Они явно относятся к тому времени, когда иудаизм еще не отделился от христианства.

Так, например, в Талмуде сообщается, что в прошлом (точнее во времена «Первого Храма») мужчины находились в храме вперемежку с женщинами, благодаря чему появлялся КЛУТ РАШ, т.е. легкие отношения, а потом добавляется, что во времена «Второго Храма» (по–видимому, смена «Храма» символизирует изменение вероучения, выразившееся в разрыве с христианством) таких вольностей верующие уже больше себе не позволяли (см.[7], стр.225).

Одним из главнейших еврейских праздников был «Праздник шалашей», на исходе первого дня которого священники спускались в женское отделение храмового двора, где совершали обильные возлияния воды, что рассматривалось как важное магическое действие для обеспечения будущего урожая. Среди гебраистов существует теория, что это были праздники оплодотворения, причем шалаши строились для девушек, которые в них приносили в жертву свою девственность. Полагают также, что это были те самые праздники Афродиты—Милитты, о которые рассказывает Геродот (1, 119; см.[44], стр.74—75). Как бы то ни было, но «праздники водочерпания» были праздниками веселья и Мишна говорит, что «кто не видел радости водочерпания, тот не видел радости в своей жизни» (см.[7] стр.224—225).

В еврейской Библии обращают на себя внимание многочисленные упоминания о людях, называемых КАДЕШ, что гебраист Штейнберг переводит как «обреченные на распутство путем посвящения в честь Богини любви» (см.[7], стр.485). В русском синодальном они называются просто «блудниками». Как правило, они всегда упоминаются в связи с теми или иными «языческими» культами (см., напр., I Царей, XIV, 23—24; XV, 12; XXII, 46 и т.д.). «Блудники» известны и Новому Завету (см., напр., I Коринф. V, II и VI, 9).

Яркие описания явно храмовых, священных «блудодеяний» разбросаны по всей Библии. Эти описания слишком живы и подробны, чтобы их можно было понимать, как это теперь полагается, лишь аллегорически. См., напр., Иез. XXIII, которого из скромности даже процитировать здесь мы не можем.

Идея крестовых походов возникла еще у Гильдебранда, в качестве способа воплощения в жизнь общего представления о Риме как столице мира. Он планировал сначала изгнать из Италии норманнов, греков и сарацин, затем подчинить Византию римской церкви, одновременно освободив от мусульман захваченные ими области, и, наконец, как апофеоз всего предприятия, водрузить крест в палестинском эль–Кудсе, который в соответствии с Евангелиями он считал библейским Иерусалимом.

Хотя этот план сразу заставляет вспомнить знаменитые планы Пикрошоля, он рассматривался вполне по–деловому и было даже собрано войско для его претворения в жизнь. Это и не удивительно на фоне общих претензий Гильдебранда, который всерьез считал себя государем России (потому что беглый новгородский князь, посетив Рим, объявил себя ленником папы), Венгрии (потому что Генрих III после ее завоевания принес в дар базилике св. Петра государственное копье и корону этой страны), Испании, Польши, Скандинавии, Англии и многих других более мелких стран Европы.

Хотя очень быстро Гильдебранд должен был отказаться от своего плана, его идея не умерла и снова всплыла при одном из его преемников, папе Урбане II. Положение христиан в Сирии не представляло тогда ничего плохого, но ужасы нескончаемых раздоров между староверами и обновленцами ослабляли благоговейное отношение к Риму, а сделавшийся священным ничтожный до тех пор город в Палестине приобретал все больше и больше значение святыни, по мере того, как распространялись в публике латинские переводы Евангелий.

И вот в Клермоне собирается всеобщий собор реформированного духовенства Западной Европы, на который съехалось 13 архиепископов, 205 епископов и множество нобилей из разных мест Франции. Город был окружен толпами экзальтированного народа, ждущего лишь одного демагогического слова, чтобы разразиться грозою, подобно туче, насыщенной электричеством. Здесь этим «электричеством» была евангельская идеология, никогда еще столь мощно не захватывавшая души людей.

В своем выступлении на соборе папа ярко изобразил порабощенное положение воображаемого священного города в Палестине, в котором Царь Царей будто бы жил, страдал и умер. Взывая к единодушию христиан, он приглашал их опоясаться мечом и идти на освобождение Христа. Успех проповеди превзошел все ожидания Урбана. Дрожащими от волнения руками обновленческие князья и рыцари и кнехты спешили пришить к своему платью красный крест. Честолюбию, искательству приключений и всякому преступлению была дана возможность прикрыться этим символом; рабы, крепостные, должники, осужденные преступники стекались под знамя крестового похода, вполне уверенные, что они обретут в Сирии золотые горы, а по смерти будут приняты в рай.