Николай Полевой - История русского народа

В следующие за тем годы выходили постановления касательно воинского устройства: учредили постоянное войско под именем стрельцов; утвержена воинская ответственность, и служба воинская получила постоянные правила. Предположения и предприятия деда государева, пришедшие в забвение в течение полувека, принимались в сем случае за основание. Видим систему Иоанна III, обновленную в последовавшем тогда запрещении покупать монастырям вотчины. Со времен Иоанна III не помышляли уже о вызове чужеземных художников в Русскую землю. Теперь правители решились возобновить вызовы, в обширнейшем и более правильном размере. В Москве жил ученый немец, Шлитт горячая голова, имевший обширные предприятия, хотевший соединить Церкви, просветить Скифию Русскую. Его пригласили ехать в Германию для вызова знающих людей, мудрецов и художников; дали ему денег, грамоты, и Шлитт явился к императору Карлу V с титулом посланника от русского царя. После многих совещаний, взяв с посланника клятву, что он не употребит вызываемых в Русь людей ко вреду империи, и что сии люди ничего не передадут туркам, ко вреду всего христианства, Шлитту позволили исполнить препорученное дело. Он набрал целую колонию охотников ехать в Русскую землю. Тут были хирурги, аптекари, цирюльники, мастеровые всех родов и между ними переводчики, медики, богословы, певчие, зодчие, всего числом, по одним известиям, более 100, по другим – до 300 человек. Эта колония и с нею Шлитт отправились в Русь; но предприятие разрушилось от завистливых распоряжений Ганзейского союза. Помня оскорбление, нанесенное купцам Ганзы, и страшась просвещения северных варваров, Любекский сенат задержал Шлитта, уже готового сесть на корабли; товарищи его рассеялись и немногие из них достигли Русской земли, где были приняты ласково и большею частию поселились навсегда. Шлитт послал к царю известие о своей беседе с доктором Цегендером; но Цегендера не пропустили через Ливонию; другой земляк Шлитта бессовестно обманул его, и только в 1555 г. Шлитт успел убежать из Любекской тюрьмы и писать к Иоанну; в 1557 г. он опять приехал в Москву. Вероятно, безрассудные проекты лишили его доверенности царя и советников царских.

Но кого называем мы правителями государства, приписывая им столь благоразумное управление Русскою землею? Все делалось именем царя, было обдумываемо и решаемо боярским советом; но, собственно, два человека: иерей Сильвестр и Алексей Адашев, сделались душою всех дел и советов. Необыкновенный ум обоих виден даже и в том, что никаким наружным знаком отличий не оскорбляли они честолюбия других сановников, почетных родом, старшинством мест и званий. Морозовы, Воротынские, Захарьины, Глинские, Пронские, Шуйские поступали в бояре, занимали первые места в думе; Сильвестр и Адашев, обладавшие умом и совестью государя, самовластные повелители всех его деяний, были скрыты, являлись только при исполнении, и в сем случае уступали первенство каждому в обрядах, выходах, в росписи мест и званий. Доверенность к ним царя и преданность вельмож равнялись только их неограниченной власти. Но Сильвестр, утвердивший постановления Стоглавого собора, Адашев, которому дана была власть безотчетная, были и остались людьми безчиновными – Сильвестр простым священником Благовещенского собора, но только духовником царским; Алексей Адашев пожалован в окольничие в 1555 году. Брат Алексея, Даниил Адашев, доблестнейший из воевод царских, был окольничим только с 1559 года. Но здесь все уравнивалось почестями отцу Адашевых, с 1548 г. бывшему окольничим, а с 1553 года возведенному в бояре. Притом еще с 1550 года указом царя был нанесен смертельный удар гордости бояр и князей, на случай, когда дело шло о службе государству: в походах и делах государственных повелено быть без мест всем воеводам, и кроме воеводы большого полка старшинством родов и мест на считаться. Далее повелено всем князьям именоваться княжатами, пока они не достигнут боярства, а именуясь княжатами, месть между собою и с другими не иметь; по достижении же в боярство прежних служб не вспоминать, а считаться только после боярства, и при всяком случае никто, кроме царя, решения полагать не должен; но царское решение всего неизменно и в бесчестие никому не ставится. Митрополит утвердил; бояре не спорили: зло местничества являлось после сего бессильно. Упомянем еще об одном важном обстоятельстве: кротости и терпимости в делах Церкви – постоянном правиле мудрого Иоанна III, которое нарушил он только в преклонных летах. Сильвестр и Адашев следовали сему правилу. В 1553 г. благочестивые люди были смущены ересью какого-то Матвея Башкина, тем более что ей причастными оказались несколько монахов, иностранцев, в Москве живущих, и владыка Рязанский Кассиан, человек нетрезвый и дерзко порицавший книгу св. Иоасафа Волоколамского о жидовской ереси. Собран был собор в Москве; еретиков уличили и удовольствовались только заключением их и сменою Кассиана, щадя жизнь всех заблудшихся и предоставляя их только церковному покаянию.

Укрепление пограничных областей городами было особенно усилено. Увидим Свияжск, стены коего предвозвестили падение Казани. Безопася Мещерскую сторону, откуда чаще всего приходили крымские и ногайские хищники, в 1551 г. построили Михайловскую крепость в Рязанской, а в 1552 г. – Шатскую крепость в Мещерской стороне; Тулу заслонили Дедиловскою крепостью в 1553 году, а в 1556 г. построили крепость в Галиче. Особенное внимание обращено было на казацкую орду, из кочевой сделавшеюся тогда оседлою по берегам Дона. Здесь видим первое настоящее начало донских казаков.

Мы уже говорили о начале казацких орд, общем казакам всем названий, под какими они ни появлялись: азовских, ордынских, городецких, мещерских, волжских, днепровских, литовских. Зная имя казаков с половины XV века, мы видели постоянное основание казаков днепровских в конце сего столетия, а с начала XVI – их буйные набеги, их дерзкие подвиги под начальством Дашковича и Ланцоронского, сделавшие поселение казаков оплотом Польши и Литвы, грозою Москвы и Крыма.

Советники Иоанна поняли, кажется, всю пользу, какую извлекала уже в сие время Польша от Днепровской казацкой республики. Не владея Киевом, нельзя было в сем отношении соперничать с Польшею, хотя православное исповедание являлось отличительною чертою казацкого быта и, следовательно, могло расположить казаков более к русским, нежели к полякам. Но тем старательнее думали теперь: каким образом извлечь подобные выгоды от донских казацких полчищ?

Вероятно, донские казаки усилились в сие время и получили основной характер свой от политических действий России с половины XV столетия. С распространением московской власти за Окою, в Рязанской и Мещерской стороне казацкая жизнь должна была исчезать в сих местах, и толпы удальцов, раздельно кочевавших здесь, принуждены были отдвигаться далее, по берегам Дона и Донца. С другой стороны, погибель Золотой Орды давала им более раздолья и безопасности заводить по Дону оседлую жизнь, когда в то же время днепровские их товарищи были важным для них отвлечением против набегов крымских на берега Дона.