И. Осипова - «В тени Лубянки…»

Бывая в русских избах при вызовах к больным, я видел, как умирающие люди лежат в кроватях при минусовой температуре, не имея для обогрева ни одного полена. Поэтому я обычно возил с собой пару связок дров из своего запаса, привязывая к машине и складывая их рядом с ней для следующей поездки. Дрова при необходимости распределялись между нуждающимися, подобно тому как это было в вышеописанном случае с приобретением овощей.

Потом начались мелкие неприятности, явно рассчитанные на то, чтобы портить мне жизнь. Например, если я уходил из посольства в необычное для меня время, то, возвращаясь, видел на воротах засов и не мог докричаться, чтобы меня впустили. Невзирая на приличия, я был вынужден перелезать через забор. В моей квартире в главном здании были три внутренние двери, выходившие на задний двор. Внезапно без всякого предупреждения я обнаружил эти двери заколоченными. С разрешения посольства Турции я пользовался зарядным устройством для моего аккумулятора. И однажды его просто забрали.

А тем временем тот парень продолжал обеспечивать себя моими дровами. Я не придавал этому большого значения, пока однажды не обнаружил, что исчезли две связки дров, приготовленные накануне. Но, чтобы не вызывать проблем, я ничего не сказал. На следующий день повторилось то же самое. Провокации повторялись до тех пор, пока это не стало невыносимым для меня. В этом месте только один человек мог совершить все эти участившиеся безобразия. В одно октябрьское утро я встретил этого человека на лестнице здания, в которое уже начал вселяться посол Франции. Рассерженный и раздраженный, я спросил его, кто взял две связки дров, лежащих у моего автомобиля. Он признался. В результате ссоры я пригрозил расправиться с ним, если это будет повторяться. При этих словах я поднес к его носу кулак, но не ударил его; последний раз я дрался в детстве. Этот тип пробормотал что-то о том, что ему приказывали.

Я сожалею, что не сдержал эмоции и гнев. При мысли о том, что он является человеком НКВД, а посол имеет склонности к «советофильству», у меня возникло предчувствие надвигающейся неприятности. Но я не представлял, чем все это обернется. Вскоре я получил по почте повестку в суд, в которой сообщалось, что я должен заранее прийти в юридическое бюро, где мне скажут, какие мне предъявлены обвинения. И я понял, что колеса советского правосудия крутятся в мою сторону, и это плохой знак.

Я пошел в указанную контору и обнаружил, что на меня завели невероятное, фантастическое дело. Оно состояло из четырех листов на пишущей машинке. Один был из суда, в котором описывалось дело, во втором его детали, заключение рентгеновского снимка и показание, подписанное истцом. Медицинский «документ» удостоверял, что после тщательного обследования обнаружено, что нос истца найден опухшим, что может быть только результатом удара! Я попросил разрешение сделать копию этого дела и все думал, чем же оно может закончиться для меня. Обвинение в оскорблении действием было подкреплено рентгеновским снимком. Все дело было сфабриковано, но явная очевидность этого не имела значения.

Формально меня обвиняли в оскорблении действием, к которому добавили угрозу телесного повреждения. Я действительно угрожал, но неправда была в том, что я ударил его. Обвинение было полностью сфабриковано специально для того, чтобы повредить моей репутации. Я обратился к советнику посольства США, чтобы попросить его остановить этот позор. Однако мне ответили, что, поскольку у меня нет дипломатического иммунитета, я должен пройти через судебные испытания. Затем было отмечено, что дело может быть остановлено, если я пообещаю уехать из страны!

Бежать означало бы для меня признать свою вину. Я сказал, что ни при каких обстоятельствах не сделаю этого. «В таком случае, отец Браун, вам придется держать ответ». Я сказал, что готов пройти через все, тогда чиновник спросил меня, что же все-таки случилось. Я рассказал ему все подробности, что ссора произошла после нескольких провокаций и что я действительно угрожал тому типу. Кажется, советник не поверил тому, что я рассказал. Он спросил, возьму ли я адвоката, на что я ответил, что буду сам защищать себя в суде на русском языке, так как не хочу придавать делу большее значение, чем оно заслуживает. Явно поверив в мою виновность, советник пригласил в посольство США советского адвоката, чтобы выяснить, каким будет приговор в случае признания моей вины. Это привело меня в депрессию, так как получалось, что он не поверил моим словам. Я был убежден, что меня никак не могут признать виновным в поступке, которого я не совершал. Вместо пожелания удачи мне посоветовали не подавать апелляцию, если приговор будет незначительным! Единственным полезным советом от посольства США была рекомендация читать защитную речь по бумаге, а не полагаться на память.

Тем временем антиамериканский и антиклерикальный посол ни разу не поговорил со мной и не вызвал меня, чтобы выслушать мою версию дела. У меня тоже не было ни малейшего желания встречаться с ним, так как дошло до того, что, сбросив маску обычной вежливости, он сказал мне в лицо, что меня не следовало вообще посылать в Россию. Сразу же после моего разговора с советником посольства США я отправился домой и написал открытое письмо на английском и французском языках. Я лично доставил эти письма в посольства США и Франции, отправив копии своим многочисленным друзьям из дипломатического корпуса и иностранным журналистам.

В письме я заявлял, что обвинения в оскорблении действием полностью сфабрикованы и я готов предстать перед советским судом. Я добавил, что готов встретиться с любыми свидетелями, если они не были подвергнуты моральному и физическому запугиванию. Я был очень хорошо знаком с методами НКВД, поэтому посчитал необходимым вставить этот пункт. Когда я доставил свое письмо в посольство Франции, реакция была не слишком дружественной. Мне было сказано, что я не вправе обвинять советское правительство, однако я хорошо знал, какими методами тайная полиция добивалась показаний, признаний и лживых обвинений. Тем временем я узнал, что некто был назван единственным свидетелем истца. Этот человек до суда вызывался в НКВД пять раз, где его научили, что надо говорить. Я опасался, что этого свидетеля заставят говорить неправду.

Дата судебного заседания была назначена лишь через несколько месяцев. Эта задержка была связана с визитом де Голля в Москву. Мое открытое письмо вызвало некоторое волнение в колонии иностранцев, и это тоже послужило причиной задержки. Но теперь дата была определена, к я, римско-католический священник, должен был появиться в суде в качестве обвиняемого! У меня не было свидетелей, в суд меня привезли на машине посольства США. Как только я вышел из автомобиля, ко мне подошла женщина и спросила, не я ли преподобный отец Браун. Она попросила меня не заходить в здание, так как судья «болен». Я продолжал идти по направлению к суду, несмотря на то что она пыталась воспрепятствовать мне, продолжая снова и снова повторять, что судья «болен».