И. Осипова - «В тени Лубянки…»

В то время когда я жил в пристройке, приехал новый посол. Но прежде, чем, к огромной радости многих, адмирал Стэндли вступил в должность, Бюробин снова выказал мне свое недружелюбное внимание. В это время секретаря американского посольства вынудили сказать мне, что, если меня принимали как гостя в посольстве Франции, пока оно было в Москве, вряд ли Советы будут терпеть это, когда хозяев больше нет здесь! Он добавил, что Советы хотели использовать это помещение для военного госпиталя (чисто надуманный предлог). И он строго порекомендовал мне покинуть это место, так как я мешаю Советам реализовать их проект.

Я пришел в замешательство, увидев, как американское официальное лицо выступает посредником в таком вопросе, хотя и знает, что французы хотели, чтобы я оставался там, так как правительство Виши через посольство Турции продолжало оплачивать аренду всей территории. Я знал об этом потому, что турки всегда сообщали мне, когда производилась оплата. Мне так и хотелось спросить секретаря, не принят ли он на работу в Кремль в качестве советника. Но вместо этого я ответил, что немедленно освобожу квартиру, если советское правительство вернет мне дом священника церкви Святого Людовика, конфискованный ЧК в 1921 году и ныне занятый НКВД. Это был тот самый сотрудник, который отказался поставить печать на разрешении на покупку дров и распространял слухи о том, что «я прибрал к рукам французский автомобиль». Я не знаю, передал ли он мой ответ в Бюробин так же скоро, как передал мне их сообщение, но я отказался сдвинуться с места.

И тогда наши «доблестные союзники» наказали меня, отключив мне воду, газ, электричество, отопление, телефон, а также отказали в бензине для автомобиля. Я влачил жалкое существование до тех пор, пока не приехал новый американский посол! который понимал, увидев мое положение, что мне, как и всем людям, тоже нужно как-то справляться с холодом и голодом. К моменту разрыва дипломатических отношений между Россией и Францией было две категории французов в Москве: персонал посольства, который был репатриирован, кроме жертвы упоминавшейся трагедии, и французские граждане, оставшиеся в стране после революции. Последние были депортированы, в основном в Челябинск, и жили в ужасных условиях, считаясь политически интернированными. Я считал своим долгом сообщить об этом вновь прибывшему французскому посланнику. Меня уверили, что им будет уделено особое внимание, а на самом деле в течение четырех лет треть этих людей погибла.

С самого начала мои отношения с посланником были достаточно дружескими, несмотря на то что он был антиамериканистом и антиклерикалом, но эти особенности скрывались под внешней вежливостью и обходительностью. Однажды он пригласил меня на ланч в гостиницу «Националь», где гостем был и советский писатель Илья Эренбург. Вскоре я понял истинную причину приглашения. Меня как католического священника попросили написать текст воззвания к бойцам католической словацкой дивизии, сражавшейся с Красной армией на юге Украины, призывая их сложить оружие и прекратить борьбу с братьями-славянами. Сделав это предложение, Эренбург чувствовал себя неловко, оказавшись посредником между Кремлем и мной. Но он сломал лед недоверия, сказав, что советское правительство не всегда правильно действовало в отношении меня. Ото ли не высшая степень недосказанности!

Он объяснил, что ситуация на фронте становится критической, ожидается крупное наступление немцев. А словаки причиняют множество проблем, и, возможно, воззвание, если оно тронет их разум и сердца, позволит вывести их из войны. Они пытались, сказал Оренбург, написать воззвание сами, но оно получилось пустым звуком, и не мог бы я согласиться сделать это для них. Более чем кто-либо из иностранцев я знал, что Советы, в отличие от простых русских людей, никогда не были нашими союзниками и никогда ими не будут! В невероятном искаженном восприятии некоторых моих соотечественников в Москве я представал человеком антисоветских (в смысле — антирусских) убеждений. Поскольку я не раз говорил высокопоставленным американским чиновникам, имевшим право знать реальное положение, что Советы никак не являются нашими союзниками, меня просто записали в противники военных действий. В этой связи у меня были неприятности, хотя это было совершенно несправедливым обвинением.

Немного поразмыслив, я сообщил Эренбургу, что согласен написать это воззвание при условии, что мой текст не будет подвергнут дополнениям и исправлениям. Это условие было принято в присутствии французского посланника, организовавшего нашу встречу. Вскоре я представил двухстраничный текст, основная мысль которого базировалась на том, что нацисты в специфической форме продолжают «Культуркампф» [185] Kulturkampf ( нем .) — борьба за культуру. Так официально называлась проводимая Бисмарком политика подавления Католической Церкви в Германии. — Прим. сост . Бисмарка. В письме не было низкопоклонства перед Сталиным и восхваления советских идеалов. Я проверил великолепно сделанный перевод с французского на словацкий, одобрил и подписал, как мы и договорились с Эренбургом.

Воззвание передавалось через фронтовые громкоговорители и разбрасывалось с самолетов над территорией, занятой словаками и немцами. Когда мне в конце концов передали отпечатанные копии воззвания, я был настолько занят борьбой за выживание и за то, чтобы приход оставался открытым для богослужения, что я прочитал его только через несколько дней. И с грустью обнаружил, что одобренный мною текст был изменен, но под ним стояла моя подпись! Я немедленно написал Эренбургу письмо протеста, но он мне, естественно, не ответил. Копия моего протеста, отправленная французскому посланнику, вызвала его протест, и с того момента между мной и французским посланником установились не слишком дружественные отношения.

Его просоветские настроения были настолько явными, что однажды он попросил меня разрешить установить кинокамеру в последней католической церкви России, чтобы записать прекрасное богослужение с многоголосным хором, который нам иногда удавалось приглашать. И хотя посланник ничего не сказал мне прямо, этот фильм был бы показан по всему миру при поддержке ВОКСа, Союзкино и даже Отдела культурных связей МИДа как доказательство свободы католической религии в СССР. И это в стране, в которой из восьмисот священников остался только один! Я, естественно, отказался участвовать в таком обмане, чем вызвал к себе еще более недружелюбное отношение. Это еще больше осложнило мои проблемы, так как вскоре турки должны были передать «Свободной Франции» здание и защиту интересов посольства.