И. Осипова - «В тени Лубянки…»

В те годы большая часть православных священников скрывала свое истинное лицо, но милиция вычисляла их довольно быстро. Священники не хотели становиться мишенью для глумления и оскорблений фанатичных комсомольцев. Возможно, во всей Москве было только два или три очень пожилых священника, осмеливавшихся выходить на улицу в традиционной одежде православного духовенства. Если бы их было больше, я бы их увидел: в течение многих лет моего пребывания здесь я часто ездил по вызовам к больным во многие уголки столицы и далеких окрестностей.

Еще остававшиеся лица духовного сана жили в постоянном страхе ареста. Но гораздо больше священников и монахов из закрытых приходов и разгромленных монастырей были приговорены к ссылке без всякого судебного разбирательства. Некоторые были зверски расстреляны, как, например, один лютеранский епископ в Москве. После казни его одежда была отправлена его вдове, так позже поступали и нацисты после своих кровавых злодеяний. Ни один человек, посвятивший себя Богу, не был в безопасности, более того, любой человек, причастный к обслуживанию церкви, храма или мечети, находился под политическим подозрением и мог быть арестован НКВД под любым предлогом.

Помимо невозможности приобретать еду по приемлемым ценам, поскольку священники и их семьи были лишены продуктовых карточек, они также не имели права на получение карточек на одежду, выдаваемых дважды в год гражданам, не лишенным гражданских прав. Духовным лицам любого вероисповедания не полагалась «жилплощадь» в обычных домах, самое большее, на что они могли рассчитывать, — это субаренда угла в комнате того, кто рискнул дать приют «паразиту». Были, однако, исключения для тех священнослужителей, которые присоединились к так называемой «обновленческой» церкви, возглавляемой Александром Введенским, митрополитом этой группировки. И пока эта группа раскольников от истинной Православной Церкви увеличивала свое распространение внутри традиционного православия, они пользовались преимущественными правами у государства в соответствии со старым принципом «разделяй и властвуй». Любое движение, направленное на ослабление Церкви, тайно поощрялось атеистическим государством.

У священников отобрали их приходские дома, которые теперь заняли совершенно посторонние люди, а священники были вынуждены жить в отдаленных местах. Добрые люди, пытающиеся приютить этих стариков, постоянно запугивались сотрудниками НКВД. Несколько священнослужителей, которые оставались верны своим пока еще открытым церквям, тратили многие часы на дорогу из своего временного жилища. Единственным священником, кроме меня, имевшим автомобиль, был псевдомитрополит Введенский.

В самом начале моего пребывания в России я заменил заболевшего епископа на погребальной церемонии на загородном иноверческом кладбище. Была поздняя осень, когда темнеет очень рано. Пока продолжалась церемония, я заметил странные человеческие фигуры, прятавшиеся среди могил недалеко от места, где стояла семья усопшего. Призрачные фигуры были едва различимы в сумерках. Это были первые похороны, на которых я совершал отпевание. Вскоре я узнал, что представляли собой эти странные перемещения в сумерках. Этими фигурами были несчастные голодные священники и монахи; они обычно бродили по кладбищу в надежде найти добрую душу, которая даст им милостыню в обмен на молитвы и пение над могилой псалмов на церковно-славянском языке.

Очень многие русские люди погребены без религиозных обрядов, несмотря на желание усопшего. Это происходило либо просто из-за недостатка священников, либо, что было чаще, из-за давления на семью умершего со стороны неверующих. В современной России организацией похорон обычно занимается соответствующий профсоюз; он организует произнесение речи над могилой и приглашение оркестра, если умерший занимал высокий пост. В аллеях московских кладбищ я часто сталкивался с такими похоронными процессиями, шествующими под звуки похоронного марша следом за открытым гробом, накрытым красной материей. Родственники должны слушать пустые официальные некрологи, где нет ни одного слова молитвы, ни даже упоминания о Боге и бессмертии. Даже если вся семья была верующей, они не могли пригласить священника для отпевания. Моральное давление было настолько сильным, что считалось очень неудобным публично демонстрировать свою веру в Бога. Среди умерших членов Коммунистической партии было много таких, кто никогда не переставал верить в Бога и молился у себя дома. Но делать это открыто было нельзя, так как могло пострадать политическое лицо семьи. Известно, что некоторые члены партии из экономических соображений втягивались в политический водоворот, оставаясь при этом верующими. Это продолжалось до начала ужасных политических чисток, которые в соответствии со сталинским планом должны были покончить с недостаточно убежденными коммунистами. Я буду последним, кто поверит, что даже теперь, после смерти Сталина, все члены компартии полностью разделяют идеи марксизма.

В переписке между Рузвельтом и Литвиновым был один особый параграф, касающийся кандидата, который приедет в Россию вследствие прямого действия Религиозного протокола. И так как это было связано со мной, в моей памяти отпечаталась та часть текста, которая обещала мне защиту как американскому гражданину и священнику: «Мы надеемся, что религиозные группы или сообщества, состоящие из граждан США, на территории Советского Союза будут обладать всеми правами на отправление своих духовных потребностей с помощью священников, раввинов и других священнослужителей, также граждан США; и что эти священники, раввины и другие священнослужители будут защищены от несправедливости или преследований, и им будет позволен беспрепятственный въезд на территорию Советского Союза вследствие их духовного статуса».

Поэтому моя священническая деятельность как американца определялась этим параграфом. Было естественно допустить, что чиновники американского посольства, назначенные в Москву, должны были, по крайней мере, быть знакомы с этим важным протоколом. Я счастлив подтвердить, что с небольшими отклонениями каждый посол, за исключением одного, делали все, чтобы выполнить этот протокол. Во всех смыслах мое присутствие в Советском Союзе было уже само по себе постоянным вызовом официально объявленному атеизму. Посол Буллит сказал мне однажды на ланче: «Отец Браун, вы бросаете вызов всему Советскому Союзу. Если вам когда-нибудь понадобится помощь, дайте мне знать об этом». И это были не пустые слова. Я видел в них поддержку. И официально, и как частное лицо посол поступал решительно и всегда подтверждал свои слова делом.