И. Осипова - «В тени Лубянки…»

Резиденция французского посла находилась недалеко от Крымского моста, на улице с небольшим дорожным движением. Здесь было очень тихо, и я мог спокойно заниматься русским языком. Я гулял с Флипом и наблюдал, как строится московское метро. Одна из конечных станций была как раз у Крымского моста, недалеко от Центрального парка культуры и отдыха.

При всем уважении к моим бывшим хозяевам следует сказать, что проживание в посольствах и дипломатических миссиях никак не способствует изучению страны и людей. Но с 1936 года я был так занят делами вновь обретенной паствы (в связи с закрытием двух католических церквей в Москве), что почти не бывал в посольстве. Я приходил туда пообедать и переночевать. Я исполнял мой религиозный долг, посещая больницы, дома, кладбища, близлежащие деревни и поселки. Из посольства я уходил в половине седьмого утра и возвращался под вечер. Отпевания на пяти московских кладбищах, находившихся за городом, часто начинались во второй половине дня.

Посол Альфан проживал в старом французском посольстве в Померанцевом переулке с мадам Альфан и их младшей дочерью Мари-Виктуар, которую в дипломатическом корпусе называли Маривик. В 1936 году в этом здании разместили Музей мозга, а посольство переехало на Большую Якиманку на западной стороне Москвы-реки. У семейства Альфан было еще трое детей: два сына и вторая дочь. Старший из сыновей, Эрве Альфан, сейчас занимает пост посла Франции в Вашингтоне. В 30-е годы дети Альфан обычно проводили рождественские и другие каникулы с родителями, наполняя дом весельем и песнями. Посол привез с собой из Франции персонал: дворецкого, горничную и шеф-повара. Другая обслуга была из русских граждан, в том числе были швейцар, два помощника дворецкого, два шофера и, конечно, дворник. Относительно одного из помощников дворецкого я был предупрежден с самого начала. Именно он одиннадцать лет спустя участвовал в судебном деле по сфабрикованному обвинению в оскорблении действием, в котором я был вынужден предстать как обвиняемый.

Все, что происходило в этом гостеприимном посольстве, передавалось в штаб-квартиру НКВД. С внешней стороны за зданием тоже велось постоянное наблюдение: напротив входа все время находился милиционер в форме; а на небольшом расстоянии постоянно дежурили еще два человека в штатском. Эти «телохранители» постоянно следовали за послом, когда тот выезжал из резиденции. Если какое-либо посольство становилось особенно «опасным», возле него появлялись дополнительные сыщики, на каждую пару которых полагался автомобиль. Из всех посольств в Москве дополнительный въезд через задний двор имелся только в посольстве Великобритании на Софийской набережной напротив Кремля; и здесь взвод «ангелов-хранителей» был удвоен. Да, в Советском Союзе не было безработицы. В любом случае едва ли кто-нибудь сумел бы войти в посольство через задний двор без дворника. Москвичи, которые жили по соседству или чьи окна выходили на здание посольства, тщательно проверялись КГБ. Наблюдатели, вооруженные полевыми биноклями, телескопами, камерами дальнего видения и другими устройствами, следили за происходящим в посольстве из окружающих домов. Иногда эти скрытые наблюдения имели трагические последствия. Таковой была атмосфера внутри и снаружи всех посольств, включая и посольства стран-сателлитов.

Некоторые американцы не воспринимали все это всерьез; не называя вещи своими именами, многие иностранцы считали меня излишне подозрительным человеком. Я имел возможность познакомиться с этой нездоровой ситуацией, живя в гостинице «Савой», а также благодаря ежедневному общению с людьми в невероятных обстоятельствах, что сделало меня менее беспечным, чем они. Особенно после того, как я стал свидетелем использования действительных или сфабрикованных фотографий в целях шантажа.

В последний период моего пребывания в Москве шеф МВД Лаврентий Павлович Берия выбрал меня объектом своего внимания. Позднее он был расстрелян, но не за свои многочисленные преступления против русского народа, а за ущерб, который он нанес так называемому монолитному единству Коммунистической партии. Нечеловеческие страдания, которые он и в целом МВД принесли людям, были известны Кремлю. В разгар его деятельности, хорошо известной всей России, за мной следили четыре агента, среди которых была и одна женщина. До этого я замечал слежку только время от времени.

Послы и посланники ввиду их высокого ранга имели двух «ангелов». У меня не было такой привилегии; но я знал от своих надежных прихожан, что агенты Берии расспрашивали обо мне и что я фигурировал в их досье как «опасный и тонкий человек».

Кроме моего персонального эскорта, ко мне шел непрерывный поток плохо замаскированных людей МВД — и мужчины, и женщины работали агентами-провокаторами. В отличие от «ангелов-хранителей», пытавшихся все увидеть и остаться незамеченными, эти пытались втянуть меня в беседу. Они приходили в церковь, но никогда не принимали участия в богослужениях. Конечно, одного этого было достаточно, чтобы пробудить у меня подозрение. Обе группы работали на МВД, но использовали различные методы. Молчаливость и снующий по сторонам взгляд отличали моих «ангелов-хранителей» с их смехотворными попытками быть невидимыми, как духи. И наоборот, чрезмерно разговорчивые провокаторы старались быть заметными, что само по себе их выдавало.

Некоторые приходили в церковь специально по будним дням, перед тем как я отправлялся по вызову к больным. Их целью было вынудить меня критически отозваться о режиме в ответ на их фальшивые сказочки о своих несчастьях. Другие хотели обменять иностранную валюту по курсу, более выгодному, чем в Госбанке, или, наоборот, предлагали мне рубли в большем количестве, чем стоимость доллара или другой валюты. Некоторые хотели во избежание почтовой цензуры отправить через меня письма за границу. Кто-то просил быть посредником для связи с сотрудниками посольских и консульских служб. Так как я читал Уголовный кодекс, то хорошо знал, что, если бы я согласился на их предложения, все эти действия подставили бы меня под судебное преследование. Особенно начиная с 1937 года постоянно предпринимались попытки поймать меня в подобную ловушку, чтобы потом опутать сетями шантажа.

Ко мне в церковь приходило множество людей, действительно испытывающих ужасные страдания. Не все они принадлежали к католической вере; тем или иным способом они находили путь в нашу церковь, уверенные в том, что они найдут здесь того, кто не предаст их. Люди в Соединенных Штатах и других нормальных странах до сих пор не знают, что советские законы трактуют как преступление подачу милостыни или конкретный акт сострадания, если они совершаются служителями культа. В этом смысле я был, конечно, виновен в бесчисленных преступлениях в диалектически-материалистическом толковании таких действий. Я никогда не отказывался покормить голодного или дать одежду нуждающемуся; я не делал различий между страдающими русскими, евреями, поляками, кавказцами, украинцами и другими народностями СССР. И хотя Советы всегда имели возможность устроить судебное разбирательство или предъявить мне словесное обвинение по этому пункту, они никогда не осмеливались сделать этого. Их тактика дискредитации духовенства и особенно католических священников еще не проводилась в таких масштабах, какие сегодня мы наблюдаем в Китае и в балканских странах-сателлитах.