И. Осипова - «В тени Лубянки…»

Если на такой дороге появлялся простой смертный на автомобиле, который неожиданно ломался, многочисленные милиционеры срочно окружали его, и если поломка не была сразу же ликвидирована, они останавливали любой другой автомобиль или грузовик, которому вменялось отбуксировать его куда-нибудь подальше от главной магистрали. Однажды я застрял на такой дороге из-за поломки системы подачи топлива. Постовой милиционер был в панике, так как я долго не мог тронуться с места: ему было приказано держать дорогу свободной. Дело кончилось тем, что он лично толкал мой автомобиль прочь от главной дороги на довольно приличное расстояние.

Сталин обычно ездил на низко посаженном 12-цилиндровом пуленепробиваемом лимузине «паккард». Окна автомобиля были всегда закрыты и плотно занавешены, иногда внутри лимузина были едва различимы силуэты сидящих в нем. Я часто встречал эту кавалькаду, но ни разу не видел, чтобы она остановилась где-либо в городе, если там находился Сталин. Движение на всех соседних улицах замирало. Сколько проблем этот некоронованный царь создавал милиционерам, когда он передвигался по городу! Несмотря на все предосторожности, в Сталина неоднократно стреляли, такие новости держали в секрете, разумеется.

Я часто видел, как Сталин проезжал и по другим улицам, кроме Арбата. Перед его лимузином ехал открытый автомобиль сопровождения, а другой следовал за ним. В них находились несколько зловещего вида персон, похожих на бандитов в штатском. В каждом автомобиле было 5–6 человек, настороженно глядевших по сторонам и державших в карманах что-то, думаю, что не сладости. Они со свистом пролетали мимо, и взгляды их были устремлены на прохожих. Они были готовы к любой неожиданности на дороге.

Дом, в котором жил американский посол, был прямоугольной формы, внешне ничем не примечательный. Многие иностранцы в Москве ошибочно считали, что его первым собственником был торговец сахаром; на самом деле Спасо-Хаус построили по заказу одного из Романовых. Резиденция оснащена затейливым лифтом, построенным в Германии, который поднимал своих пассажиров всего лишь на один лестничный пролет. Когда это здание было передано американскому послу Буллиту, электромеханики из Бюробин безуспешно пытались привести его в действие. После нескольких дней усилий и неудач специалисты заявили с некоторым смущением, что лифт не работал с самой революции. В результате технической консультации, проведенной с не меньшей важностью, чем заседание Верховного Совета, Бюробин торжественно объявил, что лифт нуждается в капитальном ремонте. После этого заключения Алберт Ф. Хемпел (лейтенант флота США в отставке), работающий электриком в Спасо-Хаусе и на Моховой, добрался до верха шахты лифта, почистил контакты, почистил щеткой соленоиды, нажал кнопку, и лифт заработал, как новая игрушка.

— Просто чудо! — хором воскликнули техники Бюробина. Они не могли поверить своим глазам.

Я все еще продолжал жить в «Савое», где, конечно, не мог оставаться бесконечно. Все мои попытки найти подходящую квартиру или хотя бы комнату оказывались безрезультатными. В обмен на «чаевые», диалектически оцениваемые в десять золотых рублей, мне сообщили, что на улице Герцена, рядом со старым университетом, есть подходящая комната. Однако эта «взятка» была напрасной. Я пошел осмотреть комнату: перспектива делить раковину для умывания с двадцатью обитателями квартиры не устраивала меня. Не привлекало меня и стояние в очереди за элементарными гигиеническими удобствами. Там не было ванны, но можно было дождаться очереди в общий душ в местной публичной бане и мыться в полном соответствии с духом коллективизма. Не радовала и одна кухня с единственной плитой на 4–5 семей. Вовсе не устраивала меня идея использования коммунального телефона на стене в прихожей. Кроме того, предложенная мне комната оказалась проходной, через которую входили и выходили все жильцы квартиры, поэтому наименьшим злом оставалось пребывание в «Савое» с надеждой на лучшее.

Беспокоясь о моем благополучии, посол Буллит несколько раз предлагал мне жить у него в резиденции. Он прекрасно знал, что Советы видели во мне мало проку и просто терпели мое присутствие. Но вскоре после моего приезда в Москву выяснилось, что епископ Пий Неве был серьезно болен: нефрит, гипертрофия сердечной мышцы и высокое кровяное давление подорвали его крепкий организм. К счастью, скоро приехал доктор Адольф Румрайх, первый медицинский атташе американского посольства: благодаря его профессиональному уходу больной был выведен из кризисного состояния. Ему назначили диету из молока и шпината, но так как он, как и я, не имел гражданских прав, то в эти голодные годы у него не было и продовольственной карточки. И тут на помощь пришли французы, разместив у себя в посольстве болеющего прелата и сделав все, чтобы он ни в чем не нуждался. Американцы, привыкшие к изобилию в своей стране, не считали молоко и шпинат важными продуктами, однако для епископа эти продукты были жизненно необходимыми. Именно посол Буллит лично привез пациенту столь необходимый ему консервированный шпинат.

Французский посол Шарль Альфан испытывал ко мне симпатию и решил мою проблему, предложив приют в своей резиденции, где уже жил епископ. Именно поэтому я стал жить во французском, а не в американском посольстве, и для меня это была большая удача — быть рядом с епископом, заботиться о нем. Никто не пережил бы без последствий для здоровья те двадцать лет голода с ежедневными неприятностями и немыслимыми лишениями. Итак, я оставался постоянным гостем французского посольства, при семи последовательно менявшихся представителях Кэ-д’Орсе [128] На набережной Орсе находится МИД Франции. — Прим. сост . . Только к концу моего долгого пребывания в России отношение к моей персоне изменилось. Далеко идущие последствия неудачи Ялтинской конференции повлияли и на миссию, с которой я приехал в Россию.

Пока епископ не нашел мне прекрасного педагога по русскому языку, женщину, которая знала немецкий, французский и английский, я занимался сам. Моя преподавательница была настоящим знатоком русского и старославянского языков; ее знание классической русской литературы было фантастическим. Своим успехам в русском языке я обязан в равной степени ей и ее матери. Много месяцев я занимался склонениями, спряжениями, переводами; стал читать в оригинале Крылова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя и многих других авторов. Я имел богатую разговорную практику, общаясь с русскими людьми, в том числе и с крестьянами. Москвичи гордились своим особым говором, произношением, интонациями, сильно отличавшимися от петербургских. Для более глубокого проникновения в тайны этого языка я слушал некоторые радиопрограммы, где с безупречным произношением медленно наговаривались тексты. У Советов была прекрасная система передачи указов и новостных бюллетеней в самые отдаленные уголки страны; специально обученные дикторы несколько раз в день медленно читали тексты для слушателей радиоточек тех мест, куда не доходят газеты.