Степан Злобин - Салават Юлаев

Однако после отъезда писаря Салават затосковал: неужто же вправду он сам погубил отца?!

Но не прошло и недели, как Юлай возвратился домой. Он был угнетен. Чиновник кричал на него, как на мальчишку, он сказал, что Юлай столько раз продавал понемногу свои земли, что теперь уже и сам не поймет, где земля его, а где Твердышова, и лучше без всяких раздоров продать купцу уж сразу все земли, которые входят клином в его владения. "А вашу зимовку можно построить на новом месте", - сказал чиновник.

- Ведь как сказать - клин. Клин-то выходит велик. Больше всей земли клин-то! - бормотал Юлай, озадаченный тем, что вместо поддержки своей справедливой жалобы он натолкнулся на такой бесстыдный отпор.

Ему все стало понятно только тогда, когда у ворот канцелярии он встретил заводского приказчика-татарина, который приезжал к нему по поводу продажи земли и с той самой шкатулкой. Ясно стало, что татарин привез большие подарки чиновнику.

Мрачно сидели возле Юлаева коша соседи - мулла и несколько стариков, слушая рассказ старшины о его поездке, когда подъехал Салават. Он поклонился всем и сел среди взрослых мужчин, с той стороны, где сидели старшие братья. Женившись, он приобрел все права взрослого человека. А когда послушал, о чем говорят, он сам удивился, что все понимает в делах старших и ему совсем не надо привыкать быть взрослым.

- Канцеляр ведь что может сделать?! Он маленький человек, - говорил мулла, утешая Юлая в его неудаче. - Ты старшина, у тебя медаль, как золотой, блестит. Ты самой царице пиши бумагу!

- Царице писать? - махнул рукой Юлай. - Когда взяли землю на Сюме, писал губернатору, в берг-коллегию и царице. Никто не прислал ответа, все только подарки брали... Опять напишу - кто ответит!..

- Раз не ответили - снова пиши, не ответили - снова, - сказал мулла, наконец и ответят... Писать ведь не бунтовать. Бунт - плохо, а писать всегда можно... Хот, старшина, - заключил он, вставая, чтобы ехать домой.

За муллой разъехались остальные соседи, и старшина остался перед меркнущими углями костра среди троих сыновей.

Ракай, Сулейман и Салават - все трое молчали, не смея нарушить молчаливых и скорбных размышлений отца.

"Сколько бедствий еще в руке у аллаха! Неужели же все их обрушит он на голову одного старшины?! Чем прогневал я милость божью? - думал Юлай, глядя в угасавшие синие огоньки. - Прежде купцы отнимали у нас леса и степи, теперь добрались до наших домов, до отцовских могил, и никто заступиться не хочет... Или напрасно царица дала мне свою медаль? Сам соберусь в Питербурх, поеду к царице молить... Все расскажу царице!.."

- Идите ложиться, пора, - сказал старшина сыновьям. - Утром, после молитвы, станем царице писать.

- Нечего ей писать! Чем царица поможет! Гнать надо волков! Ты позволь, мы прогоним!.. - горячо заговорил Салават.

- Молчи, Салават! - остановил старшина. - Сам знаешь, что против русских нельзя идти с голыми руками. У них порох, а у нас его нет!.. Это прежде могли мы бороться, когда порох и ружья были у нас, когда кузнецы у нас жили, ковали оружие. А теперь мы не можем драться!..

Салават, видя красное, напряженное лицо отца, ставшее еще краснее от блеска пламени, уже пожалел о своих словах. Юлай ушел в кош, ворча, что башкиры живут, как собаки, что вот еще придет день... Но никто не слыхал, про какой день говорил он, потому что кашель сдавил его грудь, а войлочный полог коша заглушил его последние слова и закрыл его сгорбившуюся, вдруг постаревшую спину...

Салават поглядел ему вслед с болью. Сулейман молча усмехнулся, встал и пошел в свой кош. Ракай заметил:

- Ты, Салават, вечно кипишь, как бишбармак на огне. Пора быть постарше - ты ведь женат!

Он пошел в сторону от костра, а Салават еще долго глядел на потухшие угли и слушал ночную степь.

Степь лежала, поросшая ковылем, усеянная камнями. Молчаливая и просторная, она лежала, как темное отражение ночного неба.

Бесшумно махнула крылом над головою Салавата низко летящая ночная птица, где-то вдали заржал конь, ему отозвались тревожным лаем собаки, и снова все стихло, только журчание струящейся по камням речушки нарушало мирную тишину просторов.

И в этой тиши родилась в душе Салавата новая песня. Он пел о том, как спокойно лежала сонная степь, как спали сладкие воды озер и во сне жевали стада сочные травы, как в тумане дремали вольные табуны и свет месяца плыл над ними в безмолвном просторе, но вот налетела беда, словно буря прошла над цветущей страной, все губя и сметая.

Грудь Салавата щемило болью от этой песни.

Звенит пила, стучит топор,

Лопаты режут глуби гор,

Упали травы под косой,

Пчела отравлена росой,

Иссох родник, ревут стада,

Горька озер вода...

Ай, померк мой свет!..

заключил Салават.

Он почувствовал стеснение в горле. В досаде сломал он курай о колено, бросил его в костер. Сухой камыш вспыхнул живым огоньком, и пепел его быстро сдунуло налетевшим ночным ветерком.

- Сгорела тоскливая, глупая песня! - сказал Салават. - Хорошо, что никто не слыхал этих вздохов... Пусть родятся новые, сильные песни!.. Лучшие песни Мурадыма-батыра родились в битвах и звали в битвы жягетов...

И, отойдя от костра, Салават громко запел в спящей степи удалую песнь Мурадыма:

Если хочешь славным быть,

как Мурадым,

Будь всю жизнь душой

и сердцем молодым.

Время юности удало проводи.

В тучах Нарс-гора белеет впереди.

Недоступной для тебя не будет высь.

На коня! Присвистни. Смело мчись!

На кошмах в глубоких мягких подушках спала маленькая жена Салавата. Он лег и не тревожил ее сна. Горячие мысли о подвигах волновали его и не давали заснуть, но даже, когда заснул Салават, во сне видел он войну и бешеную скачку в погоне за русскими и кричал ночью, пока Амина не растолкала его.

- Ты кричал, Салават, - объяснила она, - скрипел зубами, мне страшно стало...

- Спи, спи... Это, верно, джинн прилетел и тревожил меня. Все прошло! успокоил он, торопясь остаться наедине с воспоминаниями о своем сновидении...

Но заснуть Салават уже не мог, в нетерпении ожидая утра.

Он задумал великое, богатырское дело...

На рассвете по степи застучали копыта коня. Чуть склонившийся набок всадник промчался по дну широкого лога, проскакал стремительно по степи и остановил коня у кочевки старшины Юлая. Здесь он соскочил с седла. Разбуженный топотом, вышел сонный Юлай и зажмурился от первых слепящих лучей утреннего солнца, прыснувших ему в лицо.

- Что опять, Салават? - спросил старшина. - Что снова стряслось, что примчался так рано?

- Атай, ведь я натянул лук Ш'гали-Ш'кмана. Мне будет во всем удача... Я соберу молодежь, подниму на гяуров... Наша земля, не дадим им строить!.. горячо заговорил Салават. - Пусти нас!..

Юлай молчал. Два раза уже когда-то он посылал людей, и два раза была драка на месте постройки подсобных деревень Сюмского завода, когда твердышовским заводам не хватало места на купленной у него земле, но драки не помогли...