Степан Злобин - Салават Юлаев

Юлай снова почувствовал гордость за Салавата. Этот мальчик во всем походил на него самого, когда он был молодым. Но Юлай понимал, что не может выйти добра из такого набега на постройку и опять, как тогда, русские перебьют башкир. Юлай посмотрел с тревогой на сына. Горячая голова!.. С другой стороны, Юлай сам уже больше не мог терпеть растущую наглость заводовладельцев. Если б кто-то другой взялся разогнать русских, он бы, может быть, и согласился, но как потерять любимого сына!

Из коша высунулась голова Сулеймана.

- Пусти нас, атам! И я пойду с Салаватом. Нападем, перебьем волков!.. поддержал он брата. - Позволь нам собрать молодежь, мы разгоним русских и разрушим постройку!

- А что аксакалы скажут?! Весь юрт будет меня попрекать: "Юлай за свою землю губит людей. Какой он старшина, когда из-за своей земли не жалеет башкир?!" - Юлай пожевал губами конец бороды.

- Не посылай, ты только позволь нам собрать народ! - умолял Салават. Ты поезжай, атам, в горы, к соседям... Нет ли каких приказов? Поезжай, узнай, как на кочевках исполняют волю начальства, а мы без тебя самовольно пойдем... Кто что тебе сможет сказать?!

Юлай молчал.

- Ты стал трусом, атам, - нападал на отца Салават. - Говорят, когда был молодой, ты был смел, как сокол, а теперь ты как старая крыса.

- Ну, ну! - рассердился Юлай. - Вот я покажу тебе крысу! Вас же жалею. Вы сыновья мне!

- Не нас - гяуров жалеешь! - опять поддержал Сулейман младшего брата, первенство которого он теперь признавал во всем. - Куда нам деваться, когда затопят наши дома?

- Кишкерма! - цыкнул на них Юлай, рассердясь не на шутку. - Нельзя! Слышать я не хочу... Навлечете беду на всех!.. - предостерег старшина и сердито ушел в кош.

Однако нельзя было так просто заставить горячего Салавата отказаться от мысли, которая зрела в нем целую ночь. Уверенный в том, что силы, скрытые в дедовском луке, будут ему помогать во всех начинаниях, Салават не хотел и не мог отступиться.

Он решил во что бы то ни стало испытать свои силы и удаль.

Сулейман и друзья Салавата Кинзя и Хамит пустились в объезд кочевок. Они вызывали из кошей юношей и подростков, шептались с ними и ехали дальше.

К полудню десятка три зеленых юнцов собралось на ближней горе у белого камня, названного издавна "стариком". У всех у них были луки и стрелы, у иных - топоры и сукмары.

Салават уже ждал их. Он горел нетерпением зажечь в их сердцах тот самый пожар, который палил его собственную грудь. Он знал, что найдет и скажет те слова, которые нужны. Он был уверен, что заразит своих сверстников страстным желанием борьбы.

С самого детства Салават носил на груди ладанку, когда-то надетую дедом на шею Юлая. Салават знал, что в ней зашито, но мысль о том, чтобы ее открыть, никогда ему не приходила. И вдруг, когда он стал на камне перед сходбищем сверстников, сам не зная зачем, он распахнул ворот, сорвал с шеи ладанку, зашитую в лоскуток зеленого шелка, и поднял над головой уголек. Это был простой уголек...

- Жягеты! - сказал Салават. - Вот уголек от сожженной гяурами башкирской деревни.

Все мальчики, что сошлись на горе, слышали так же, как и Салават, о старых восстаниях, о войне, о разорениях деревень и казнях бунтовщиков, но все-таки все, как в реликвию, как в священный предмет, впились взглядами в уголек.

И так же, как уголек был всего лишь простым угольком, а казался необычайным и таинственным, символом борьбы за свободу, так и простые слова, которые говорил Салават, казались особенными словами. Юноши волновались и слушали вожака, как пророка. Семена мятежа падали в благодатную почву.

Салават приложил к сердцу свой уголек и произнес клятву - во всю свою жизнь ненавидеть всех русских.

- Пусть этот уголь снова зажжется огнем и прожжет мне сердце, если я изменю из страха или корысти! - сказал Салават, и голос его дрогнул.

И вслед за ним каждый из мальчиков приложил уголек к своему сердцу и произнес ту же клятву, и при этом у каждого от волнения срывался голос.

Они поскакали к деревне...

На берегу реки раскинулся стан строителей. Целыми днями одни из них копали землю и тачками свозили ее на место постройки, другие валили деревья, тесали толстые бревна. Землекопам, каменотесам, лесорубам и плотникам - всем хватало работы. С раннего летнего восхода до заката работали они, подготавливая постройку плотины. Десятки шалашей из хвороста, елового лапника, из корья и луба раскинулись вдоль берега будущего пруда, невдалеке от башкирской деревни.

Только с наступлением темноты разгорались костры вблизи шалашей, и едва живые от усталости люди после рабочего дня сходились на отдых. Тут заводились беседы о тайном, заветном, о том, чего ждал весь народ, - о воле...

- Хотел государь господам сокращенье сделать, хрестьян-то на волю спустить, ан бояре прознали, схватили его да в тюрьму... - вполголоса говорил старик у костра.

- Госу-да-аря! - удивленно шептали вокруг. - Да чья же злодейская рука поднялася?! Ведь государь только крикнул бы слово...

- Вот то-то, что крикнуть никак не поспел!.. Тихомолком в темницу его, а супругу его на престол... Ты, мол, матушка государыня, правь народом, а мужьев мы тебе сколько хошь непохуже сыщем! Сдалася!.. - Старик снизил голос до шепота, оглянулся. - Хотели бояре царя погубить, да спас от напасти служивый - солдатик стоял в карауле при ём, при самом-то... Платьем с ним обменялся - спустил... И ушел Петра Федорыч, государь всероссийский, дай бог ему здравья, и ходит поныне и бродит... Видал человека я одного - говорит, повстречался с ним в Киевской лавре, государь-то, мол, богу молится. Припал головушкой в ножки святому угоднику, плачет, а голову поднял - и тот человек, мой знакомец, его и признал: лик-то царский сияет! И знакомец мой тоже рядом припал на колени да тайно спрошает: когда же, мол, в силе и славе к народу придешь, государь? А тот ему тихо: мол, час не приспел, как приспеет - тогда объявлюсь, злодеев моих покоряти под нози, а ты, говорит, иди по земле разглашай, чтобы ждали...

- Ить ждать-то невмочь! - вздыхали вокруг. - Никому ведь житья не стало. Кто живет во добре? Крестьянам - беда, работному люду - хоть в петлю, солдатам - собачье житье... Бывало в бурлацтве приволье, а ныне гулящих хватают - в колодки да в цепи куют, да сдают в рудокопы...

- А встанет народ, не стерпит! На Волге в пещерке Степан Тимофеич-то{106} тоже ждет часу. Ить голову на Москве-то срубили тогда не ему. Он в Москву-реку в воду мырнул, а вышел на Волге да скрылся в пещерке...

- Каб вместе-то с государем приспел на великое дело!..

- Не токмо что на бояр - и на заводчиков, и на больших купцов, на приказчиков-управителей вроде нашего немца - на всех народ сыщет управу!

- Немцу нашему несдобровать! Кто народу обидчик, с тех спросится крепко, - негромко, но оживленно заговорили вокруг костра.