Степан Злобин - Салават Юлаев

Салават умолк, но все были захвачены его мыслью, все впервые подумали о том, что же царь даст народу, и смотрели на Салавата, словно ожидая, что он скажет еще...

- Зверем по степи бегай, птицей в небе летай? - при общем молчании задумчиво повторил Пугачев. - Да, с таким-то народом государь Пётра Федорыч всех одолеет. Грех от такого народа нам правду таить, - сказал он.

- Так слышишь, Салават, никто от тебя не таится, ждать недолго осталось: государь в казаках на Яике нынче. Вот купец его видел своими очами, - указал Хлопуша на Пугачева. - И сказывает купец, что скоро уж, скоро объявится государь.

- А ты, башкирец, ступай в свои коши ныне да разглашай народу про государя, что шлет он башкирцам поклон и все так исполнит, - торжественно произнес Емельян.

Салават непонимающе переводил свой взгляд с одного на другого.

- Чего говорить? Как сказать? Я чего знаю ведь, значит?

Пугачев ласково усмехнулся.

- Как ты нам сказал, так говори. Лучше никто не скажет! Я своими ушами слышал. Как ты сейчас говорил, так и царь обещал: лес ваш не рубить, деревни ваши не жечь, лошадей не трогать, порох, свинец вам давать, и живите вольно...

- Да сказывай там своим, - вставил Хлопуша, - готовили бы сайдаки, да стрелы, да пики, да топоры...

- Да коней бы получше кормили - как раз и время приспеет! - заключил Пугачев. - Как, как ты сказал-то? - спросил он. - Живи, башкирский народ, как птица, вольно, как звери в лесу живут. Так дома и сказывай!

С сознанием важности возложенного на него дела простился Салават с Хлопушей, которого встречный знакомец увлек на иной, новый путь.

Друзья, не сходя с седел, обнялись у перекрестка дорог.

- Твоя дорога прямая, моя дорога прямая, - сказал Салават на прощание, - на прямой дороге сустречка будет...

- Значит, будет! - ответил Хлопуша.

И каждый поехал своим путем.

Долго ехал Салават молча по холмистой равнодушной степи, пока не показались вдали горы. Тогда он запел:

Благодатный Урал мод,

Пою про тебя мою песнь,

Славлю твое величие, Урал мой!..

Усталый конь пошел тише. Юноша не понуждал его. Закат отбросил последние лучи, и в небе блеснули редкие звезды. Из-за отдаленных гор показалась луна.

Твои гребни, Урал мой,

Близки к небу...

Когда ночью месяц встает,

На землю глядя,

Твои головы прекрасно светят

Чистейшим серебром...

Когда утром солнце встает,

На землю глядя,

Твои верхушки, как огнем пожаров,

Облиты золотом...

Вокруг тебя, Урал высокий,

Растут леса,

Как мохнатые бархатные ковры,

Разостланы травы...

Маленькая речушка преграждала Салавату путь, и над нею белой стеной поднимался весенний холодный туман. Салават остановил коня.

- Хватит на этот день, - сказал он. - Стой, аргамак. Еще много дней нам ехать к нашим кочевьям.

Салават стреножил коня и пустил его у реки на открытом месте. Переезжать реку он не хотел: на том берегу ее был лес и, как знать, может быть, звери.

Засыпая, Салават думал о доме, о красавице Юрузени, о маленькой жене Амине, о Юлае и о своем сыне, который должен был теперь стать уже совсем большим...

ГЛАВА ВТОРАЯ

По-прежнему Юлай был юртовым старшиной, Бухаир был по-прежнему писарем. Как и много лет назад, кочевали башкиры Шайтан-Кудейского юрта...

В августе кочевья повернули от Сюма к северу, к Юрузени, приближаясь к зимовью.

Но кочевое движение аулов не избавляло башкир от забот начальства: по дорогам скакали всадники, разыскивали кочевки, вручали бумаги, требовали налогов и выполнения обязательств.

Российская империя вела большую войну с Турцией{159}. Россия рвалась к Черному морю, и ее продвижение на юг, к дедовским рубежам, стоило много денег.

После полудня Бухаир подъехал к кошу Юлая с новым пакетом, полученным из Исецкой провинциальной канцелярии.

- Опять бакет! Снова бумага! Куда пишут столько бумаги! Беда! Сколько денег, чать, стоит столько бумаг посылать, - покряхтывая, ворчал Юлай. - Ну, садись. Ишь, как жарко. Кумыс пей сначала, а там уж бумагу читать...

Бухаир присел в тени коша, отпил глоток кумыса и взялся за пакет.

- Погоди, - остановил старшина. - Ну, куда спешишь? Все равно ведь добра не напишут!.. Намедни я сон видал: прислали такую бумагу, чтобы заводы ломать и земли, которые взяты, назад отдавать башкирам... Такую бумагу ведь не пришлют наяву!

- Наяву не пришлют, старшина-агай! - согласился писарь. - Наяву вот такие бумаги приходят, - зловеще сказал он. - Хоть еще пять тухтаков будешь пить кумыса, все равно тебе легче не станет!

- Опять ведь, значит, плохая бумага, писарь? - сокрушенно спросил старшина.

- Плохая, агай! - согласился писарь.

- Ну что же, куда деваться! Читай.

Бухаир развернул лист с сургучной печатью.

- "Шайтан-Кудейского юрта старшине Юлаю Азналихову сыну. С получением сего тотчас без всякия волокиты с твоего Шайтан-Кудейского юрта прислать в Исецкую провинциальную канцелярию в Челябинскую крепость его высокоблагородию горных заводов асессору и ремонтеру Ивану Дмитриевичу господину Петухову сто пятьдесят лошадей..."

- Опять лошадей! - возмутился Юлай. - Снова сто пятьдесят!! Ай-ай-ай, что делать будем? Не даст ведь народ лошадей, Бухаирка... Как пойдешь-то к народу? Как скажешь? Сто двадцать голов ведь недавно совсем послали! Как народу лицо показать с такой нехорошей бумагой?! Ну, что делать! Ты поезжай по кочевкам, скажи народу... Ступай объявляй...

- Довольно уж мне объявлять, старшина-агай! - заявил с раздражением писарь. - Как что плохое стряслось, так опять иди объявлять! Бухаир не ворон, чтобы каркать всегда к беде. Иди сам, старшина-агай. Старшине бумагу прислали. Я не хочу старшиною быть вместо тебя. Мне твоего почета у русских не нужно... Ты не умеешь сам за народ вступиться. Народ разоряют, а ты молчишь!..

Юлай испугался таких резких слов. Он знал, что в коше и возле коша нет никого, что он с Бухаиром сидит вдвоем - сыновья у себя по кошам, ребятишки все где-то в лесу, а женщины доят кобыл, - и все же зачем говорить такие слова!

- Тише, тише! Чего ты шумишь в моем коше! Старшине ведь такие слова не пристало слушать. Ты такие слова у себя на кочевке кричи!.. - взъелся Юлай на писаря, не доверяя ему.

- Не буду я требовать лошадей от народа. Сам поезжай! - настойчиво говорил Бухаир.

Юлай смягчился:

- Бухаир, ты ведь писарь. Мне как знать-то, что писано в русской бумаге?! Ведь ты бумагу по-русски читаешь - не я. Я как объявлять по бумаге буду?!

Писарь угрюмо молчал.

- Ну, ну, поезжай! Мало ли мы чего с тобой не хотим! Нас ведь не спросят. Иди объявляй. Чай, строго наказывать будут. В прошлый раз, кто лошадей задержал, с того еще и штрафных лошадей на каждую сотню по десять голов забрали, - напомнил Юлай.

- Теперь еще хуже: кто лошадей не даст, с того на каждые пять лошадей прислать на завод человека, - сказал Бухаир.