Степан Злобин - Салават Юлаев

Он принуждал себя что-то решить, что-то обдумать. Стягивал в узел непослушную мысль, но, как легкий дым, снова она расплывалась, превращаясь в мечту.

Салават опомнился, услыхав в стороне в лесу выстрел. Как знать, что за выстрел? Может быть, это знак, может быть, окружают? Салават сунул руку за пазуху и сжал пистолет. Он был встревожен, но своей тревоги не передал другим. Выстрел оказался случайным и не повторился. "Может быть, это охотник с одного из русских хуторов", - решил Салават.

Но этот же безопасный выстрел заставил его подумать о той встрече с войсками, которая предстоит, может быть, всего через час. Он удержал лошадь и, повернув поперек дороги, высоко поднял руку.

- Стойте, жягеты! - крикнул он.

Ряды смешались, кони сгрудились, положа морды на крупы передних. Заржали сошедшиеся мордами жеребцы, загремело разноголосое отпрукивание.

- Тише! Я вам скажу... - выкрикнул Салават, но на последнем слове голос его сорвался и сердце забилось сильнее. Решено! Теперь уже некуда отступать. Он начал, а как примут его слова мещеряки, тептяри?.. Совсем недавно, в год рождения Салавата, еще свежа о том память, как тептярями и мещеряками был предан восставший Батырша{221} - сам мещеряк и верный мусульманин. Мещеряки и тептяри куплены русскими царями{221}; за свое смиренное подчинение, за вечную верность мещеряки получили в собственность земли, а тептяри, платившие прежде дань башкирам, освобождены от дани. Отряд состоял больше чем наполовину из тептярей и мещеряков. Решившись говорить, Салават сознавал, что через несколько мгновений может произойти свалка, что тептяри и мещеряки не послушают его и, может быть, он окажется связанным и как возмутитель будет казнен.

Но уже поздно было остановиться. Салават привстал на стременах.

- Жягетляр! - крикнул он пронзительно и тонко. - Русский начальник велел нам идти в Биккулову на помощь войскам царицы. Под Оренбургом стоят казаки царя...

Тихий ропот, возрастая, прошел в толпе. Салават начал громче:

- Царь и царица ведут войну между собой. За царицу идут заводчики, за царицу - помещики. За царя - казаки и весь бедный народ: русский народ, киргизский народ, калмыцкий народ... а разве мы хуже?!

Снова в толпе пронесся неясный гул.

- Царь обещал удавить всех заводчиков и приказчиков, перебить помещиков и командиров! - громко сказал Салават.

- Бить! Не жалеть! - крикнули из башкирской сотни.

Салават продолжал:

- Царица строит у нас крепости, а если мы поможем царю - крепости разрушатся и мы будем жить на воле.

- На воле жить! - раздались возгласы башкир. - Царь освободит от ясака. Все равно баба не справится с царем... Если мы пойдем за нее, нас же потом, когда царь победит, накажут!

- Бунтовать хочешь? - выкрикнул толстый тептярский сотник Давлетев, обиженный еще ранее тем, что Богданов передал начальство над отрядом мальчишке Салавату. - Бунтовать хочешь? - И он, грозя кулаком, направил к Салавату коня, но столпившиеся вокруг своего командира шайтан-кудейские башкиры, которые стали ближе, готовые к стычке с солдатами и с самим шайтаном, загородили ему дорогу.

Кинзя подъехал к Давлетеву вплотную и так же, как он, вытянул вперед руку со сжатым кулаком. Так стояли они, толстые и громадные, друг против друга, со сжатыми кулаками, сунутыми друг другу под нос.

Была самая решительная минута: если Кинзя ударит Давлетева, тептяри ринутся на башкир; если же первый ударит Давлетев, не смогут стерпеть башкирцы.

Все мгновенно подобрали поводья, все замерло, все готовы были по первому знаку ринуться в свалку, тем более страшную, что противники стояли грудь с грудью, что толпа вся уже перемешалась во время речи Салавата, кроме кучки в девяносто человек башкир Шайтан-Кудейского юрта, державшихся возле начальника.

Салават покосился на солдат и увидел, что те вместе с капралом и Семкой отъехали к стороне, словно наблюдая, что будет, предоставив его самому себе. Да как могли бы они помочь ему, если бы захотели, если всего одна лишь десятая часть из отряда Салавата могла кое-как, кое-что понимать по-русски...

Уже жеребцы Кинзи и Давлетева враждебно обнюхивали друг друга. Довольно одному из них куснуть другого - это все равно примут за нападение всадника и свалки не миновать. Настала тишина, но в тишине зазвенел вдруг раскатистый смех Салавата. Салават прыснул самым безудержным хохотом, показывая пальцем на обоих толстяков.

- Бараны! - крикнул он и громче захохотал. - Ребята, бараны сошлись!

И эти слова вдруг всколыхнули всех. Внезапно все увидали, что перед ними не грозные воины, стоящие друг против друга, а жирные упрямые бараны, застывшие в глупой пугающей позе. Тишина, которая наступила, но могла нарушиться исподволь, - напряжение ее должно было прорваться в грозу, в бурю, в гром. И оно прорвалось: буря смеха, широкие раскаты хохота огласили стоянку.

- Бараны! Толстозадые! Ай-бай-бай-бай! - взлетали из бури отдельные выкрики, и снова колыхало окрестности раскатистым хохотом тысячи глоток, тысячи молодых здоровенных грудей.

Кинзя и Давлетев, смущенные, разъехались угрюмо и молча, и вдруг жирный и краснощекий Кинзя затрясся мелкой дрожью, покраснел еще больше, узенькие глазки его еще сузились, и он захохотал сам пронзительным, тонким смехом.

- Кишкерма! - крикнул Салават. - Тише, вы!

Но этот бешеный смех не так легко теперь было унять; он перекатывался по всей толпе с места на место, гремел и грохотал то с одной, то с другой стороны. Наконец сама по себе буря стала утихать. Давлетев, красный от жирного затылка до рук, сжимавших узду, до рыжей бородки и белков глаз, замешался в толпу немногих сочувствующих.

- Все за царя!.. Все на заводчиков!.. - выкрикнул молодой тептярь, проталкиваясь вперед, подъезжая к Салавату.

Тогда Салават вдруг вспомнил про пакет, адресованный к генералу. Он вынул его из шапки, сломал печать и развернул манифест, который заставил его читать и переводить Богданов.

- Слушайте все! Вот письмо от царя! - возгласил Салават.

И все мгновенно утихло. Даже кони, смирясь, утихли, и только пряданье ушей да мелкая дрожь кожи на шеях и крупах еще выдавали их неулегшееся волнение - животные подчинились единой воле своих хозяев, и замерло все.

- "Я царь, пришедший из тайных мест..." - начал громко и внятно читать Салават. И тут он вспомнил, что манифест обращен только к башкирам. Это могло погубить все дело. Нельзя было ставить башкир отдельно от всех других...

Салават быстро нашелся:

- "Все народы моей земли - башкир и татар, тептярь, мещеряк, чуваш и калмык - здравствуй!" - прочел Салават.

- Здравствуй, бачка царь! - крикнул юнец-тептярь, подъехавший к Салавату и глядевший на него неотрывно восторженными, сияющими глазами.