Степан Злобин - Салават Юлаев

Все трое молча пошли прочь. Салават сел под дубом. Через минуту послышался треск сучьев, топот коней.

- Вот здесь! - крикнул Кинзя, подъезжая к Салавату.

- Здравствуй, спаситель, - сказал Салават. - Веди назад своих воинов и в награду за скорую помощь можешь взять любой из этих пистолетов, - он указал на два пистолета, которые ни кривой, ни младший из собеседников Айтугана так и не посмели попросить назад.

Кинзя сконфуженно пробормотал:

- Со мной не было оружия, Салават-агай.

- Со мной тоже не было, - сказал Салават. - Зато теперь слишком уж много; возьми один себе и вперед без оружия не ходи - теперь они знают, что ты за меня... Ничего не случилось, - обратился он к всадникам, подъехавшим за Кинзей. - Ждать меня у кошей. Пусть никто из вас не отъезжает никуда.

Всадники повернули в лес.

- Как ты забрался на дуб? - спросил Салават Кинзю.

- Я увидал, куда они идут, побежал вперед и подумал: "Под этим дубом удобней всего сидеть". И залез. А когда они подошли, они так и сели здесь, как я ждал... А ты как узнал, что я здесь?

- Чудак! Только слепой примет красные штаны на дереве за цветок или бабочку, а когда я увидел красные штаны, то решил, что такого толстого зада не может быть больше ни у кого.

- Я сошью себе зеленые штаны, как твои, - сказал сконфуженно Кинзя.

- Я бы подарил тебе свои, - ответил Салават, - только не полезут тебе, Кинзя. Ну, да не плачь, найдем что-нибудь. А пока пойдем - Айтуган и Аллагуват собрали своих воинов на шишке. Я буду говорить с ними.

Салават говорил с собравшимися на шишке воинами Айтугана и Аллагувата.

- Кто сеет рознь и раздоры - предатель... Тот, говорю я, предатель. Урус-бедняк - наш друг. Если грабить его дом, он будет против нас, а теперь он с нами, потому мы сильнее. Каждый, кто грабит бедняка-уруса, нашего кунака, тот сеет рознь. Он - предатель и достоин казни. Кто нападает на русскую церковь, тот сеет рознь и тоже достоин казни.

Так говорил Салават, и воины молча слушали. Три тысячи воинов слушали его. Кончив говорить, Салават не успокоился. Он все рассказал Белобородову.

- Что же с ним делать, как ты смекаешь? - спросил Белобородов.

- Думал-гадал...

- Что же думал?

- Айтугана послать в Кигинский юрт, велю подымать тептярей и стоять там со всем войском. Там нет русских.

- Ладно, а что сделать с Аллагуватом?

- Аллагувата послать свезти государю деньги, а с ним человек двести. Остальные тут будут.

- А молодого? - спросил Белобородов уже облегченно.

- Молодого возьму себе в сотники. Ему ладно будет, что стал сотником, тихий будет: мои казаки меня слушают.

Белобородов рассмеялся веселым кашляющим смехом.

- Ох, и хитер, Салават! Был бы ты русаком - тебе бы цены не было.

- Ничего, мне не надо быть русским, - возразил обидчиво Салават. Как-нибудь уж башкирцем, ладно!

Шел май, но уже наступило лето. Густая трава подымалась по берегу глубокого Сюма, и табуны бродили вокруг лагеря. Вместо того чтобы ютиться в тесных избах заводчан, стесняя хозяев и самих себя, башкиры теперь вышли за поселок и жили, расставив кочевые коши. Эти вооруженные кочевья не были похожи на обычные мирные кочевки башкир. Слишком часто и близко один от другого стояли коши, слишком много стояло их в одном месте, не было женщин и детей. Целую ночь возле кочевок разъезжали сторожевые отряды, останавливая каждого проезжего: около половины коней не отпускалось от лагеря и держалось всегда под седлом.

В таком лагере жил Салават.

В первый же день пребывания на заводе Белобородов сказал Салавату, что защищаться от войск в самом заводе, лежащем меж гор, нельзя, и посоветовал подготовить позиции на соседних горах, а всюду в окрестностях разместить дозоры.

С этого дня, выезжая в окрестные горы, Салават стал смотреть на природу не так, как смотрел всю жизнь: он учился теперь ценить не только ее красоту. Он научился рассматривать гребень горы как крепость, речку - как ров перед крепостной стеной, лес - как удобное место военной засады, а долину - как поле для конной атаки...

В мыслях он строил планы будущих битв на этих местах, словно всю жизнь ему предстояло тут жить и сражаться.

Иногда, восхищенный сам одержанной в мечтаниях победой над вражеским войском, он хотел поделиться с кем-нибудь хитрой выдумкой. Тогда он брал с собой юношу Абдрахмана, который после отъезда Аллагувата и Айтугана остался при нем. Этот красивый горячий мальчик ему был приятен. С ним Салават забывал, что он уже государев полковник, и чувствовал только свои двадцать удалых лет. Они затевали в пути скачки, спорили в смелом прыжке со скалы на скалу, стреляли из луков в ястребов и ворон...

Но каждый раз посреди забав Салават брал себя в руки. Остановившись в какой-нибудь впадине между утесов, скрытой деревьями и кустами, Салават глубокомысленно замечал, приняв вид полководца:

- Здесь надо будет поставить кош. Отсюда видна долина Сюма. Смотри, если пойдут войска, дозорные сразу увидят в сообщат на завод.

И всем озабоченным видом своим Салават показывал новому другу, что, несмотря на ребячество, он уже не мальчик, а муж. В другой раз глядел он с горы на дорогу.

- Если бы мне вести войско против завода, я бы повел его через ту лощину, - указывал он. - Возьми двадцать пять человек с топорами и прикажи там срубить сто деревьев. Свалите их поперек ущелья, чтобы никому не проехать.

Абдрахман был всегда во всем скор, и Салават в ближайшие дни встречал одинокие коши, разбросанные в потаенных местах, видел заваленные стволами, прежде удобные, проезды. И с каждым днем все больше верил в свою неприступную крепость и в собственный гений великого военачальника.

Салавату нравилось, когда в наивном жарком восторге Абдрахман открыл перед ним восхищение его мудростью. Опасаясь уменьшить его уважение, Салават ничего не сказал Абдрахману о том, что сам он подчиняется указаниям Белобородова.

Когда же Абдрахман, увлеченный примером Салавата, по своему почину предложил запрудить речку в узком ущелье, Салават покровительственно подумал о нем: "Вот и приручен птенец!.." Он был рад, что у него появился такой товарищ и друг, с которым он мог быть сам как мальчишка, не роняя себя в его глазах.

Тяжелый, неповоротливый и слишком серьезный Кинзя, несмотря на свою привязанность, не мог быть ему так близок, как этот, который глядел на него удивленным и очарованным взглядом горящих живых глаз и был готов исполнить любое его желание, прежде чем слово слетит с уст...

Салават полюбил Абдрахмана, как младшего брата, хотя и хитрил с ним...

Несмотря на свою юность, Салават уже понимал, что ничто другое не может связать так, как свяжет доверие. И не желание взять в плен и подчинить, а искреннее влечение и стремление к дружбе заставляли его дарить Абдрахмана своим доверием день ото дня все больше... Салават рос возле Хлопуши. Все те, с кем бывал он близок, были старше его самого. Не успев быть юным, он стал взрослым, не зная друзей из сверстников, он вошел в крут зрелых мужей. Чувство дружбы к мальчику Абдрахману было лишь данью минувшим без времени отроческим годам Салавата.