Степан Злобин - Салават Юлаев

- Зубы не скаль, - воевода! - строго сказал старик. - Сабля - работа тонкая, - где ему справиться!

Но Салават на этот раз рассудил строго: старика, не желавшего присягать государю, в наказанье послали назад в заводской поселок - "на печку".

Белобородов не вмешивался в "партикулярные" дела завода, возложив все целиком на Салавата.

Зато в другой области - в части военных дел - он завел здесь свои порядки. Старый вояка не мог терпеть в людях, которым в любую минуту может прийти нужда вступить в битву, полного неумения владеть оружием, незнания военных дел. Объявив себя комендантом завода, он потребовал от заводских "казаков" прохождения военной муштры.

И с удивительной неустанностью, без ропота и с сознанием долга, после горячей дневной работы в цехе отправлялись люди на площадь, чтобы учиться владеть пикой и саблей, или ездили на соседнюю вершину Ильмовых гор, чтобы упражняться в наводке пушек и артиллерийской стрельбе.

После ухода Салавата Юлай вздохнул. Он стал обдумывать, что же такое случилось за эти несколько суматошных суток. Так было все хорошо. Он чувствовал такой радостный праздник в душе, торжество, расплату за все обиды. Для полного удовлетворения не хватало только разрушить завод и пожечь заводские деревни.

И вот пришел Салават, и все повернулось. Сам он, Юлай, должен теперь караулить от недругов этот проклятый завод, думать о том, чтобы он работал, чтобы ему для работы хватало угля и железа... К тому же еще Салават оставил его одного, совсем одного. Бухаирка не был, конечно, другом Юлая, но все-таки это был союзник. С ним можно было поговорить, поспорить, а теперь он в подвале, половина людей его разбежалась с завода в горы, из тех, кто остался с Юлаем, еще половина смотрят, как волки, слова добром не скажешь ни с кем...

"А сколько еще Бухаирку в подвале держать, для чего держать? Судить его, что ли, будут?"

Юлай сам приподнял крышку подвала.

- Айда, Бухаир, подобру говорить с тобой будем. Что мы, враги? Давай я тебя развяжу, - сказал он.

- Давно уж пора, Юлай-агай, долго ты думал! - насмешливо отозвался Бухаир. - Ты всегда обо всем долго думаешь, старина, и во всем робеешь.

- Это как же сказать - чего я робею?

- Перед сыном робеешь, перед казацким царем оробел, перед царской бумагой... Как ты согласился меня посадить в подвал?! За что? Я тебя же спасал от беды и позора... Сеитбай отогнал твой табун - в степях не новое дело. Ты изловчишься - ты у него и коней и овец отобьешь!.. А чему Салават научает? Чтобы голый, голодный сброд, пастухи, отнимали у бая добро, по рукам расхватали его табуны и стада?! Мальчишка глуп - на то он мальчишка, а ты из ума, что ли, выжил? Подумай сам: пастухи Сеитбая разбирают весь его скот по рукам, на радостях режут барашков, мясо варят, до самого Шайтан-Кудейского юрта слава идет, как богато живут. Шайтан-Кудейская голытьба - к ним в гости: "Бай-бай-бай! Вот как надо жить! Айда и мы своего Юлая повесим на воротах, табуны его и стада по аулам разделим, по дворам разберем!.." Когда сотня кигинских разбойников-пастухов поскакала грабить стада Сеитбая, я послал своего человека к нему с письмом, чтобы он голякам приготовил встречу. А свои и твои табуны я велел загнать, чтобы их сам шайтан не сыскал. За это ты держишь меня в подвале?!

- Не держу ведь, пустил ведь наверх, веревки ведь снял, - бормотал Юлай.

- Снимай с ног колоду. Или сына боишься?

- Чего, Бухаирка, болтаешь! Я сына боюсь!..

- Тогда снимай с ног колоду. Снимай колоду... Боишься - сожгу завод?

- Салават сказал - царь спросит за целость завода с моей головы, робко заметил Юлай.

- А я не сожгу твой завод - пусть стоит. Я сожгу тот завод под самым носом у Салаватки - вот тот я сожгу!.. Отпирай колодки.

И Юлай достал ключ, отпер колодки и почти до утра просидел, беседуя с Бухаиром.

Перед самым утром Бухаир ушел в горы, а в течение следующей ночи еще не один десяток его воинов отбился от отряда Юлая и покинул завод.

Салават наехал к Юлаю лишь двое суток спустя после того, как Бухаир был на воле.

- Ты сделал измену, полковник Юлай! - воскликнул в сердцах Салават, узнав об освобождении Бухаира.

- Он брат твоей Амины, твой брат. И мне и тебе позорно держать его, как врага, на веревке. Он башкирин... Что тебе в его смерти? Пусть он уйдет и живет где-нибудь один.

- Он называется ханом башкир и разбойничает, атай. Он грабит русские села...

- Если ты, Салават, примешь сам имя хана, что будет в сравнении с тобой Бухаирка?! Он приползет к ногам твоим, как змея, как червяк, приползет! У тебя ведь слава! Он называется ханом среди трех сотен разбойников, успокаивал Салавата Юлай, думая, что сын ревнует к ханскому сану. - Хочешь, - мы разошлем вестников по всем племенам, по долинам всех рек и горным проходам, - говорил увлеченный Юлай. - Подними знамя хана, и тысячи воинов, которых не могут найти ни царица, ни царь, явятся под твои знамена!..

- Атай, я был малым малайкой, когда ты рассказывал про Кара-Сакала. Ты думал, что он герой, а говорил про игрушку в руках стариков. Он залил кровью страну, погубил людей, сам позорно бежал, сдался в плен, предал друзей, кто ему скажет спасибо?.. Я не хочу быть Кара-Сакалом. Я сильнее его, потому что веду не только башкир: я веду русских и чувашей, мишарей, тептярей, черемисов, мордовцев, киргиз... Бухаирка хочет разрушить наш стан, разорвать народы, лишь бы назваться ханом. Я не Бухаирка, атай. Я натянул лук Ш'гали-Ш'кмана. Я выведу из неволи родной народ. Ты отпустил ядовитую змею, полковник Юлай. Ты говоришь, что она приползет к тебе, но она приползет лишь затем, чтобы тебя ужалить. Если я увижу отпущенную тобою змею - я убью ее, а сейчас разошлю по горам разъезды ловить злодея.

В ссоре разъехались Салават и Юлай. Салават возвратился обратно к своим войскам на завод.

С гор спустились люди, разбрасывавшие подметные листы. Узнав, что завод занят повстанцами, они потребовали, чтобы их отвели к начальнику, и сказали Салавату, что государь находится в Белорецком заводе и льет пушки. Белобородов послал на Белорецкий завод гонца с донесением, что пять тысяч войска ждут приказа государя. На Симском и Катавском заводах ждали ответа.

Прошло три дня. Стояли последние дни апреля, а земля уже густо покрылась зеленью. Говорили, что кочевники-башкиры уже вышли с зимовок. С Белорецкого завода ответа не было. Верно, гонца задержала еще продолжавшаяся распутица. Но в это же время прибыли Кинзя и Акжягет, приведя с собой каждый по тысяче человек. Они рассказывали, что встреченные ими подполковники Аладин и Бахтияр тоже набрали по тысяче с лишним войска и двинулись к Бирску. Кинзя, привязанный к Салавату, любивший в нем с детства удаль, ловкость, пылкость и быстроту решений, которыми не обладал сам, любивший его смелый, задорный взгляд, стройность стана и твердую волю, сразу заметил, что друг его грустит. Он не выдержал долго: на третий вечер после приезда он стал выспрашивать Салавата. Салават уверял, что он ни о чем не тоскует. Тогда Кинзя стал перебирать в мыслях возможные причины его грусти.