Степан Злобин - Салават Юлаев

Зависть? Но кому мог завидовать Салават? Он все мог взять, что захотел бы...

Любовь? Но любая женщина полюбила бы Салавата, как казалось Кинзе.

Деньги? Но разве не было их?

Слава? Кинзя даже засмеялся: ему неоднократно пришлось слышать песни и сказки, которые рассказывали и героем которых был Салават.

Покоя? Разве Салавату нужен покой? А может быть, так и есть, что избыток покоя заставил грустить Салавата?

Кинзя решил выспросить.

- Салават, ты хочешь скорее идти дальше, на Сатку или на Косотур?

- Погоди, Кинзя, ждем приказа, - спокойно сказал Салават. Голос его говорил за то, что не бездействие заставляло его грустить.

Кинзя ударил себя по лбу. Он вдруг понял, что причина самая простая, что его друг, как сотни других, тоскует по дому и по жене.

- Ты хочешь домой, Салават? - спросил Кинзя.

- Отстань, мешок, не лезь! - крикнул Салават, и тогда Кинзя понял, что был прав.

- Ты глуп, Салават-агай, глуп. Разве у тебя стельная корова вместо аргамака, что ты не обернешься в один день?! Возьми еще коня в поводу и поезжай.

- А что скажет Белобородов? - угрюмо буркнул Салават.

- Что скажет? Да ты не говори, куда едешь. А то воспользуйся поездкой и собери еще людей, тогда никто не скажет плохого.

- Ладно, подумаю, - сказал Салават, умышленно зевая, но сердце его забилось сильнее.

Зная характер Салавата, чтобы не раздражать его, Кинзя не ответил ни слова и сделал вид, что заснул.

- Кинзя! - через несколько минут окликнул его Салават.

- Что? - откликнулся Кинзя.

- А эти, что с тобой приехали...

- Поручик Аллагуват?

- Да, и другой, что пришел вчера с двумя сотнями.

- Айтуган?

- Ну да. Они что-то враждебны к русским... Айтуган ведь друг Бухаира.

- Не знаю.

- А ты последи, увидишь... Боюсь, что их подослал Бухаир. Сегодня они говорили между собой и вдруг замолчали, когда увидали меня, а вчера говорили с воинами и тоже умолкли при моем приближении.

- Ну так что? - удивленно спросил Кинзя.

- Я боюсь уезжать. Кто их знает, что они сделают тут!

- Все разузнаю завтра, - успокоил его Кинзя.

Под дубом сидели Айтуган, кривой Аллагуват и юноша Абдрахман, который под Бердою спас Салавата от выстрела Творогова. Они разговаривали громко, будучи уверены, что кругом никого нет.

- Вот бы до русской мечети добраться. Я видал - у них идолы богато одеты: в золото, в серебро, в камни, - говорил Абдрахман.

- Погоди, Салават подальше уйдет, - сказал Аллагуват, весело подмигивая ему.

- Салават продался урусам, - сказал Айтуган.

- Не продался, а дурак, баба. Одно слово - певец. Они испокон веков, блаженненькие, лишней капли крови боятся да про луну поют. Как дело дойдет до того, чтобы гяуру кровь лишнюю выпустить, уши неверных обрезать, он станет монахом. "Как можно, мы должны с гяурами в мире жить, гяур тоже сабан таскал, табун растил. Гяур - подневольный человек!" - передразнил Аллагуват.

- А зачем он муллу Ульдана зарубил? Нет, я знаю - Пугач купил его, возразил Айтуган. - Он Бухаира в подвал упрятал.

- Да нет, не купишь Салаватку - знаю я его, не продажный, а просто юродивый. Это ему блажь такая нашла, что не урус во всем виноват, а бай, мулла, мол, тоже бай, и русский лавочник, и помещик, а который гяур бедно живет - он друг башкирам, - сказал кривой.

- Это Салават говорит? - спросил насмешливо Айтуган. - А сам-то он разве не бай? Юлай помрет - у него сколько будет добра!

- Он говорит, что который бай против царицы - не злой, а который против царя - опасный, потому что новый царь ему обещал, когда победит царицу, всем башкирам дать волю и военный набор сложить и подати снять, - досадливо объяснил Аллагуват.

- Ну да, жди! Нам царя тоже надо бы в топоры, - разгорячился молодой Абдрахман. - Бухаир говорит...

- Ну, ты, тсс!.. Петух... Тише!.. Для всего свое время. Ты так-то не распускай язык - не вожжи. Дай Салавату подальше уйти. Его, верно, пошлет Пугач-падша на другие заводы - на Сатку, на Косотур. Горячий, как молодой кобель, убежит он отсюда подальше, а мы тем временем... - Аллагуват внезапно замолк.

- Ну, ну, я слушаю, в чем я помешал батырам?..

- Салам-алейкум, - приветствовали все Салавата, который возник перед ними.

- Алейкум-салам, батырлар. Что вы вскочили с места? Я не разбойник никого не убью, и не хан - мне не надо таких почестей.

- Ну, ханом-то ты не прочь стать, - пробурчал себе под нос Айтуган.

- Что же ты громче не скажешь, батыр? Говори громче, я ведь и тихо слышу, на то - певец. У меня уши тройные; я, как луна в небе плещет, как трава растет, и, то слышу. Может, и стану ханом. А ты кем хочешь быть?

Айтуган промолчал.

- Ты бы мог и издали подслушивать нас, если бы так слышал, - дерзко сказал Аллагуват.

- Я не подслушиваю никого, - возразил Салават, - для этого у деревьев есть уши! Я не слыхал вашего разговора, а когда прикажу - мне и дуб расскажет. - Салават поднял глаза к ветвям дуба. - Кинзя, расскажи, что они говорили.

Наверху хрустнул сучок и упал среди говоривших, Кинзя повис на суку и, качнувшись, тяжело спрыгнул на землю.

- Якши-ма, батырлар! - весело крикнул он. - Когда пойдете резать урусам уши, возьмите меня с собой, а от русских идолов, когда разграбите их мечети, подарите мне только золотые хвостики и рога, больше мне не надо, я не жадный!

Салават строго поглядел на говоривших. Кривой и молодой опустили глаза. Айтуган вызывающе посмотрел на Салавата и усмехнулся. Салават покраснел. Жилы вздулись на его лбу.

Пойманные заговорщики оказались вооружены пистолетами. Кинзя скрылся за деревьями. Айтуган выстрелил, но Салават вовремя отшатнулся в сторону.

- Стреляйте! - крикнул Айтуган своим собеседникам.

Салават, не отрываясь, в упор, смотрел на обоих. Оба опустили пистолеты.

- Подай сюда пистолет, малайка, - сказал Салават Абдрахману.

Тот встал и покорно отдал оружие. Бесстрашие Салавата его покорило.

- И ты, - приказал Салават кривому.

- Не дам, - возразил Аллагуват, но в то же время встал и, как бы против воли, протянул пистолет.

- Теперь ты мой, Айтуган-агай, - торжествующе сказал Салават.

Айтуган засмеялся.

- Верно, недаром говорят, что в твоих взглядах дьявол. Я думал, что ему покоряются только бабы. - Айтуган бросил свой пистолет.

- Ему покоряются все, - сказал Салават, - покоряются и пули и ослы, которые не слушают вождя.

- Требуй покорности, когда казацкий царь поставит тебя над нами ханом, - опять со смехом возразил Айтуган, - а сейчас хоть я и в твоей власти, ты можешь меня убить, благо я не урус, но подчиниться меня ты не заставишь. Я уведу свой отряд к Бухаиру.

- Ты верблюд! - гневно сказал Салават. - Я не убиваю тех, кто может быть полезным народу. И куда бы я ни ушел в погоне за войском царицы, ты не посмеешь грабить церкви и нападать на деревни наших кунаков, русских. Вешай заводчиков, бери заводы, убивай управляющих, а если против нас поднимешь рабочих и хлебопашцев, я тебя убью, Айтуган, своею рукой. Или хуже - на твоем лбу я вырежу: "Предатель Башкурдистана", и так я пущу тебя жить. Где твои воины? Убирайся сейчас же. Созови их на шишку - я буду сам говорить с ними. Ты, мальчишка, иди тоже, а ты, - Салават погрозил Аллагувату, - я тебя знаю. Ты недаром бывал у Рустамбая. Если еще раз я услышу, что ты сеешь раздоры... - Салават мгновение помолчал. - Ну, пошли, живо!