Николай Троицкий - Александр I и Наполеон

Разумеется, Наполеон учитывал, что свободы бывают различными и понимают их разные люди неодинаково. Но такую свободу, как национальное достоинство, он считал привилегией лишь цивилизованного народа, а у народов «отсталых» всегда недооценивал, что и было главным его просчетом, главной причиной всех его неудач. Это доказала ему Испания, затем Россия, а теперь вся Европа. Он проиграл «битву народов» не только под Лейпцигом. «Битвой народов» была вся кампания 1813 г. Народы Европы не хотели принимать от него, чужеземного завоевателя, свободы, которые он нес им на штыках своей «Великой армии». Они предпочитали отечественные цепи таким «свободам». За него они сражались подневольно и нерадиво (кроме поляков и итальянцев), а против него — с энтузиазмом. Ради того, чтобы сбросить с себя унижавшее их национальные чувства иго Наполеона, они готовы были поддержать не только феодальную коалицию, но и саму нечистую силу. Наполеон это видел, удивлялся этому, но так до конца своего и не примирился с мыслью о том, что противостоять национальному подъему даже одного, а тем более многих народов не может никакой гений.

Союзники подступали к границам Франции не без опаски. Теперь они боялись уже не столько Наполеона, сколько французского народа, который мог подняться на революционную войну, как это было в 1792 г., и под тем же лозунгом: «Отечество в опасности!» К тому же внутри коалиции не было полного согласия: если правители Англии, России и Пруссии считали Наполеона своим главным (Александр I — еще и личным) врагом и стремились непременно свергнуть его, то для австрийского двора желательно было ослабить, но сохранить Наполеона в Европе как возможного союзника Австрии и как противовес России. Франц I и Меттерних учитывали, конечно, и династическую конъюнктуру: ведь Наполеон был женат на дочери Франца и, стало быть, наследником французского престола являлся родной внук императора Австрии. Вот почему Меттерних, тонко шантажируя союзников угрозой выхода Австрии из коалиции, вынудил их согласиться еще раз предложить Наполеону мир — теперь на условиях Люневильского договора 1801 г.

Решающим здесь стал голос Александра I. Царь проявил гибкость и поддержал Меттерниха, руководствуясь, по-видимому, двояким соображением. С одной стороны, он больше, чем кто-либо из вождей коалиции, оберегал ее (в особенности, именно русско-прусско-австрийское) единство как залог победы над Наполеоном. С другой стороны, он был вправе считать, что лучше, чем кто-либо, знает Наполеона, а Наполеон, каким он его знал, все равно откажется от мирного договора.

Люневильский мир был результатом победоносной войны Франции с Австрией после Маренго и Гогенлиндена. Его условия теперь лишили бы Наполеона завоеваний 1802–1811 гг., но сохранили бы за ним Францию как великую державу. 15 ноября 1813 г. Наполеон получил бумаги с предложениями союзников и… на два месяца затянул их «изучение».

Император не хотел ни отклонять мирные переговоры, ни соглашаться на них. Вся Франция — от пахарей до банкиров, от солдат до маршалов — устала и жаждала мира. Нельзя было не считаться с ее мнением. Но даже теперь, когда враги стояли у границ Франции, Наполеон не мог заставить себя отказаться от наполеоновского правила «все или ничего!» Он рассчитывал, что перед лицом вражеского нашествия Франция воспрянет духом, это поможет ему вооружить новую армию и повести ее к победам, а его победы расстроят коалицию и дадут ему шанс выиграть войну. Поэтому он затягивал переговоры, а тем временем призывал под ружье совсем юных новобранцев, которых в насмешку звали «марии-луизы».

Между тем в январе 1814 г. союзные войска вторглись во Францию и не встретили здесь всенародного отпора. Александр I тут же склонил «братьев»-монархов уведомить Наполеона, что они предлагают ему уже иные условия мира — на границах для Франции не 1801, а 1792 г., до начала революционных завоеваний. Наполеон, не желавший соглашаться и на условия Люневиля, велел передать союзникам, что считает их новые предложения «гнусными». В ночь с 24 на 25 января он выехал к армии.

В ту ночь он простился с женой, которую назначил регентшей империи, и с трехлетним сыном — римским королем, — самым дорогим для него существом. Ребенок уже спал, когда император вошел к нему в детскую и долго смотрел на него, как бы предчувствуя, что больше никогда его не увидит…

К тому времени новобранцы еще не все вооружились. Готовых к бою солдат Наполеон имел лишь 47 тыс. и мог рассчитывать вскоре еще на 30 тыс. Союзники же располагали вторгшейся 230-тысячной Главной армией, а вслед за ней шли еще две армии (Силезская и Северная) общей численностью до 300 тыс. человек. Орудий у Наполеона было 200, у союзников — 1660. Казалось, разгром Наполеона предрешен в первом же бою. Но тут началось нечто такое, чего никто (кроме самого Наполеона) не ожидал и что современники восприняли, а историки доселе воспринимают как верх полководческих возможностей.

Уже через день по прибытии к войскам, 27 января, Наполеон разбил при Сен-Дизье авангард Главной армии союзников под командованием русского генерала С.Н. Ланского, а еще через три дня у Бриенна (где он когда-то учился и теперь очень хотел победить) взял верх над двумя корпусами Г. Блюхера и Ф.В. Остен-Сакена, причем фельдмаршал Блюхер был сбит с лошади и едва не попал в плен вместе со своим начальником штаба А. Гнейзенау. 1 февраля при Да Ротьере Наполеон с 30 тыс. новобранцев выдержал 10-часовую битву с главными силами Шварценберга (122 тыс. человек) и вышел в тыл Силезской армии. Сбив с толку союзное командование хитроумными маневрами, он за пять дней, с 10 по 14 февраля, выиграл четыре сражения — под Шампобером, Монмирайлем, Шато-Тьерри и Бошаном, — разгромив по частям всю Силезскую армию. При Шампобере был почти уничтожен русский корпус З.Д. Олсуфьева, а сам Олсуфьев и еще один генерал К.М. Полторацкий (причастный к убийству Павла I) взяты в плен. Вечером после битвы Наполеон пригласил обоих пленников к себе на ужин и потом долго говорил о пожаре Москвы (может быть, и о цареубийстве?) с Полторацким.

Такое начало кампании 1814 г. воодушевило сторонников Наполеона и озадачило его врагов. «Наполеон был вездесущ и страшен, — вспоминал русский генерал (эмигрант из Франции) А.Ф. Ланжерон. — Он бил нас всех, одного за другим. Мы боялись его дерзких замыслов, быстроты его маршей, его головоломных комбинаций. Едва составишь план, он уже его разгадал». «Он будто в кармане носил войско свое» и «птицей летал между Сеной и Марной», — в таких выражениях отзывались о наполеоновских маршах 1814 г. современники и историки.

Секрет успехов Наполеона в той, самой трудной для него, кампании с чисто военной точки зрения был прост: он использовал разбросанность полчищ союзников быстрыми маневрами и неожиданными ударами. Но делал он это так искусно, что сам был горд результатами, похожими на его блистательные победы 1796–1797 гг., и после Бошана даже воскликнул: «Я опять надел свои сапоги итальянской кампании!»