Александр Кравцевич - Белорусы: нация Пограничья

Большой интерес представляют также ответы на вопросы, которые касались послевоенных партизанских формирований, что вели борьбу против советской власти. Воспоминания были записаны в деревнях Сопоцкинского поселкового совета (2002). Отношение людей к этим партизанам не зависело от национальности последних. Партизаны делились на «хороших» и «плохих» (или «партизан» и «бандитов») в зависимости от того, грабили они людей или нет:

— Прыходзілі партызаны. Хацелі забраць парася, але забралі карову. Яны ваявалі так: удзень спяць, a ўначы прыходзяць у вёску i патрабуюць сала (житель д. Радзивилки, 1928 г.р., АС.2002);

— У нас добрых партызанаў не было. Адныя бандыты былі, а не партызаны (жительница д. Асташа, 1925 г.р., АС.2002).

Только однажды прозвучало слово «наши», но это местоимение и в этом случае не означало симпатии респондента к партизанам:

— Партызаны былі рускія i наши польскія. Рускія не рабавалі магазіны. Яны казалі: «Дайце нам столькі, каб мы маглі жыць». A польскія самі ўсё забіралі.

Респондентка признала, что наиболее страшно было после войны:

— Пасля адыходу немцаў тут такое жахлівае пачалося бандыцтва. Людзей у хатах забівалі (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002).

Следует отметить почти постоянное употребление слова «бандиты» в отношении послевоенных партизан. Все без исключения респонденты негативно оценивали деятельность партизанских груп после войны. И это несмотря на то, что основную массу партизан в околицах Сопоцкино и Поречья составляло местное польское население, которое боролось за возвращение польской государственности:

— Пасля вайны былі групы, якія хацелі Польшчу адваяваць. Хадзілі да 1950 г. Удзень працавалі, a ўначы ішлі ў лес i ваявалі. Кралі, забіралі кабаноў (житель д. Василевичи, 1914 г.р., АС.2002);

— Партызаны пасля вайны хацелі скінуць Савецкую ўладу i вярнуць Польшчу (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2002);

— Пасля вайны партызанаў ужо не было, былі толькі бандыты [...] Людзі баяліся тых бандытаў. Яны шмат каго забілі [...] Называлі ix «сжуцай боты». У вашу людзі так не баяліся, як пасля яе (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002);

— Партызаны-бандыты тут былі пасля вайны. Толькі людзей рабавалі. Зайдуцьухату i ўсё забіраюць. Потым Саветы ўсіх пералавілі i судзілі (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

— Былі ў нас тутэйшыя партызаны з Літвы. Яны нічога добрага не зрабілі, толькі ўсё забіралі ў людзей i крычалі «Зжуцай боты» (житель д. Селивановцы, 1925 г.р., АС.2002);

— Сястра выйшла замуж за рускага афіцэра з першых Саветаў. Партызаны (ужо пасля адыходу немцаў) забілі іяе i бацьку. Бацька быў дэпутатам, i яны думалі, што ён выдасць. Гэта бандыты былі, а не партызаны. Хадзілі i людзям шкоду рабілі (житель д. Ятвезь, 1925 г.р., АС.2002);

— Цо оні зробілі для паньства? A ходзілі в ноцы i рабовалі. Ту сонседы аповядалі, як тэ партызанты забралі вепша, можэ венцэй ніж двесці кілё. А ix посадзілі на лавку кола стола як на шлюбе i навэт піснонць не далі, ні плакаць, ні мувіць. I там ix білі за цось. Оні можэ не давалі тэго вепша? Бабка не раз плакала як апавядала. Оні ніц добра не зрабілі тэ партызанты (жительница д. Соничи, 1931 г.р., АС.2002).

Политические цели этой партизанской войны люди оценивали довольно критически. Один из респондентов даже пошутил, что партызаны ваявалі за Польшчу ад можа да можа, a сталіца — Гожа [29] Гожа — веска, цэнтр сельсавета на тэрыторыі Гродзенскага раёна. (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003).

Партизанская тема в устной истории заставляет также задуматься о месте историка в современном обществе. Современные попытки восстановления советской идеологемы партизанской борьбы не имеют ничего общего ни с наукой, ни с нормами морали. Устные воспоминания о партизанах опровергают дискурс «Великой Отечественной войны» и поднимают проблему гражданской войны...

Партизанская тема наиболее ярко отражает процесс распада традиционного крестьянского сообщества. Во время войны разрушались все социальные связи, которые делали самодостаточным изолированный мир белорусской деревни. Распадалась иерархия сельской социальной системы. Вместе с ней исчезала единая система моральных и религиозных ценностей. Наконец, разрушался прежний стереотип восприятия мира через систему категорий «свой» и «чужой». Фактически можно говорить об исчезновении того крестьянского сообщества, которое когда-то было основой идентичности и давало чувство защиты. Человек оставался один на один с проблемами военного времени.

Война продолжала разрушать изоляционизм крестьянского сообщества. Население белорусской деревни было вынуждено познакомиться почти со всей Европой. По меньшей мере, жители восточного (белорусско — российского) Пограничья вспоминали немцев, евреев, поляков, финнов, «чехословаков», украинцев, русских и «смолян». Все вместе они относились к категории «чужих», которые противостояли «нашим». К последним респонденты относили красноармейцев, о которых говорили исключительно положительно. С их появлением связывали окончание войны. Если «свои» («наши») выступали единым монолитом, то «чужие» такого единства не имели. Респонденты отличали, например, немцев от финнов, а поляков от «чехословаков».

Чаще всего среди «чужих» фигурировали немцы. Первая встреча с ними была наполнена страхом, возможно, обусловленным антинемецкой пропагандой начала войны. Однако присутствовал и обычный человеческий интерес к ранее невиданному. В дальнейшем отношение к немцам зависело преимущественно от того, как война повлияла на судьбу респондента и членов его семьи. В качестве крайних позиций на восточном Пограничье можно рассмотреть отношение к немцам жителей д. Маслаки и Тушевая (Горокский район Могилевской области). В первой из них всю войну находился немецкий гарнизон, и немецкие солдаты вели себя достаточно миролюбиво. Некоторые из респондентов даже употребляли выражение «наши немцы», отличая «своих» немцев от иных, припоминали ситуации, когда солдаты помогали местному населению (например, подсказывали, когда ожидать очередной отправки молодежи на работу в Германию). А вот в памяти жителей д. Тушевая сохранился однозначно враждебный образ немца-карателя, что связано с карательной операцией лета 1943 г., в результате которой было расстреляно все мужское население деревни, сама она была сожжена, а женщины и дети стали беженцами. Однако следует признать, что практически у всех респондентов отсутствовал однозначный стереотип немца-убийцы.

Воспоминания также свидетельствуют, что обычно немцы не учитывали национального своеобразия населения, называя всех «русскими». Исключение составляют только воспоминания людей, вывезенных на работы в Германию. Там их белорусскость играла определенную роль.