Array Коллектив авторов - Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

Невозможно переоценить исключительное научное, культурное и историческое значение приобретенных во время Тридцатилетней войны посредством военной добычи шведскими библиотеками и собраниями произведений искусства [695]. Однако если рассматривать эти приобретения в связи с государственной политикой периода раннего Нового времени и с врожденной необходимостью верховной власти демонстрировать свою мощь обладанием соответствующим культурным капиталом, то станет очевидно, что ярко выраженный интерес Швеции к высоким образцам искусства и науки как к военной добыче был совсем не случайным. Так же это не было выражением естественного инстинкта норманнов захватывать все, что только ни попадет в руки, как это, по-видимому, любили приписывать викингам раннего Средневековья.

Даже в то время, когда каждая из воюющих держав стремилась к добыче, удивительный даже в тех условиях размах шведской заинтересованности в приобретении достояния побежденных и стремление шведских властей к экспроприации культурных ценностей Центральной Европы выделялись из общего ряда. Они были обусловлены особым положением, которое занимала в XVI и в начале XVII в. Швеция как окраинное государство, переходящее в более высокий класс внутри формирующейся международной системы независимых сильных государств, в рамках которой разворачивалась безудержная политическая, экономическая, культурная и военная конкуренция между составлявшими ее членами. Одновременно это было выражением большого значения и ценности, которые в процессе этой конкуренции придавались вербальному и визуальному представительству власти посредством культурного и духовного капитала и притом всеми соперничавшими силами и на разных уровнях, как государями, так и политической элитой и подданными.

Ввиду периферийного положения и культурной отсталости Швеции королевская власть и дворянство при визуализации и всеобщей репрезентации власти не могли опираться ни на давнюю собственную традицию интенсивного поощрения культуры, ни на помощь выдающихся деятелей искусства и первоклассных мастеров художественных промыслов своего времени. Тогда военная добыча предоставила возможность добиться силой трансферта культуры и как бы одним махом устранить культурную отсталость. Швеция, вставшая на путь превращения в великую державу, посредством военной добычи овладела культурным капиталом, необходимым для того, чтобы соответствовать роли ведущей европейской державы и существовать в этом смысле наравне с другими государствами. Только этим путем Швеции удалось вместе с реальной силой обеспечить себе в век барокко, в век дворов и альянсов, не менее важные средства и пути для символического представительства власти.

Это значение военных трофеев для символической репрезентации власти, однако, ни в коем случае не исключало прагматических соображений, что говорит о его комплексном характере. Таким образом, не только университетская библиотека в Упсале была укомплектована ценными книгами и рукописями из разграбленных богемских книжных фондов – среди них знаменитый «Codex argenteus» с готическим переводом библии Ульфиласа. Согласно правительственной инструкции, данной Г. Оксенштерной военачальнику Торстенсону, тот должен был осматривать хорошо укомплектованные библиотеки в Богемии, чтобы отсылать «книги в Швецию для пополнения библиотек в королевских академиях и гимназиях» [696]. По достоверным сведениям, частично трофейные книги направлялись во вновь основанные гимназии и в высшие школы в Вэстерас и Странгес, а также в церковь Св. Николая в Стокгольме, в консисторию и ее президенту [697]. Подобно действиям властей поступало шведское дворянство, которое использовало военную добычу для меблировки своих вновь построенных дворцов, как, например, Врангели для своего дворца Скоклостер [698].

Стратегически важная роль отводилась захваченным культурным ценностям в презентации власти с конфессионально-политической точки зрения. В первую очередь это касалось разграбления книжных собраний в Богемии. Передача католических монастырских и епархиальных библиотек протестантам должна была ослабить ударную мощь контрреформации, и она считалась триумфальным реваншем за грабеж реформатской гейдельбергской библиотеки Палатины и за ее перевозку в Рим, что в начале Тридцатилетней войны служило демонстрацией силы католицизма и унижения протестантов [699].

Едва ли уместно в данном случае прибегать к детальному сопоставлению положения дел с военными трофеями, поводов и функций их отчуждения во время Тридцатилетней и Второй мировой войн. Все же можно отметить некоторые общие черты. С одной стороны, обнаружилась систематическая связь обоих феноменов, поскольку каждый раз дело касалось репрезентации и визуализации политической силы и символического самопозиционирования представлявших их держав внутри системы государств, которым как окраинным державам и «странам-ньюкамерам» (новым музеям), таким как Швеция в XVI в. и Советский Союз в ХХ в., упомянутые презентация и визуализация власти рассматривались как особенно важные. С другой стороны, в тесной связи с этим определялись эпохальные границы описанной политики по отношению к трофеям, которая проявляется как манера поведения, свойственная эпохе. В ней отношения государств определялись структурами и способами функционирования – особенно культурным представительством («Репутацией власти является сила») – той международной системы отдельных суверенных государств, которая сложилась в период раннего Нового времени и позже, в ХХ в., находилась в состоянии разложения или же подверглась коренному изменению. Следовательно, трофеи Швеции и Советского Союза обозначали начало и конец описанного явления. Перед лицом современного положения эпохи и мира указанный феномен является достоянием истории и в этом смысле получил свое завершение.

Об этом свидетельствует и принципиальное изменение, намечающееся, кажется, в настоящее время в деликатном вопросе об окончательном местопребывании произведений культуры и искусства, решение которого никогда не может быть удовлетворительным. До недавнего времени первостепенное значение имело стремление к реституции. Так, уже в XVII в., когда потерпевшие поражение государи и государства всеми средствами пытались отвоевать у грабителей утраченное или же возвратить себе выдающиеся произведения ради связанной с этими шедеврами культурной идентичности, однако, прежде всего, они руководствовались в этом стремлением не потерять лица в глазах европейской общественности. Ведь даже в «Европейском театре» Мериана недвусмысленно сообщалось в конце мая 1649 г., что «завоеванные в Праге императорская кунсткамера и библиотека […] прибывают в Стокгольм [и…] cледует усердно взяться за расположение их на особых местах» [700]. Например, баварский курфюрст Максимилиан уже в 1634 г. старался вернуть свою захваченную шведским королем кунсткамеру в обмен на шведского военачальника графа Густафа Горна, попавшего в его руки. Во время переговоров в Вестфалии императорская сторона потребовала реституции архивов и «другого движимого имущества» и смогла внести в мирные договоры соответствующее, хотя и неточное предписание [701]– правда, без больших реальных последствий. Еще в XVIII и XIX вв. Стокгольм и Упсала были местами паломничества чехов, стремившихся найти там подтверждение своей национальной и культурной идентичности [702].