Маршалл Ходжсон - История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней

Это вовсе не означает, что без подобных предубеждений можно обойтись. О неизбежности и созидательной ценности христианских, западнических и других высоких предубеждений, особенно в изучении ислама, см. раздел «О научных предубеждениях» в главе об историческом методе «Введения».

Цитата из пьесы У. Шекспира «Король Лир». Можно перевести как «И собаке повинуются, если она занимает важный пост». - Прим. перев.

Метод современной политической философии, использующий договорную теорию для выведения принципов должного устройства общества. — Прим. ред.

Этот контраст подчеркивает Анри Корбен в нескольких работах, включая его Histoirs de la philosophic islamique (Paris, 1964). На него намекали и в менее ученых кругах — например, о нем говорит Олдос Хаксли (Aldous Huxley, Grey Eminence , New York and London, 1941) и многие другие. Такие авторы заняли позицию, которую разделяют далеко не все. Но с тем, что эта проблема возникла из-за особой структуры христианства и что она требует специального решения (успешного или нет), согласятся многие.

Автор перефразирует слова Полония (У. Шекспир, «Гамлет», акт 2, сцена 2). В оригинале: «Though this be madness, yet there is a method int» («Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность»). — Прим. перев.

J. Schacht, ‘Notes sur la sociologie du droit musulman, Revue africaine , vol. 96,432–433 (1952); автор прекрасно демонстрирует, до какой степени шариат и другие мусульманские законы пропитаны духом контрактуализма.

То, что шариат опирался на принцип, по которому свобода — естественное состояние человека и не должна ограничиваться без причины, прекрасно демонстрирует Дэвид де Сантильяна (David de Santillana, ‘Law and Society’ in The Legacy of Islam , ed. Thomas Arnold and Alfred Guillaume (Oxford University Press, 1931), 284–310).

Речь, по-видимому, идет о Карле Смелом (1433–1477), известном своими имперскими амбициями и жестокостью в отношении мирного населения захваченных им городов. — Прим. перев.

Здесь я ссылаюсь на хорошо известные «Турецкие письма» де Бусбека (пер. на англ.: E. S. Forster (Oxford, 1927.) (На самом деле фламандец Огир де Бусбек был австрийским дипломатом, который знаменит тем, что первым завез тюльпаны в Западную Европу и косвенно стал причиной тюльпановой лихорадки в Голландии. — Прим. ред.).

Самая талантливая интерпретация исламской культуры как возникшей на основе замкнутого круга понятий предложена Густавом фон Грюнебаумом и описана в его многочисленных книгах и статьях, и все они заслуживают прочтения. Неслучайно он считается самым выдающимся представителем того, что я называю (Введение) западническим взглядом, который, как правило, изображает культуру именно таким образом. В его работе ‘Parallelism, Convergence, and Influence in the Relations of Arab and Byzantine Philosophy, Literature, and Piety’, Dumbarton Oaks Papers , 18 (1964), 89–111, особенно в конце, становится ясно, что в его анализе основополагающие посылки исламского мира (и Византии) выведены (по крайней мере, отчасти от противного) по принципу контраста (чего исламу недостает) из определенных противоположных основополагающих принципов, которые он приписывает (в характерной для Запада манере) одновременно и Западу, и Новому времени. Этот метод почти гарантирует заранее, что «восточные» культуры, как не имеющие того, что он считает уникальным для Запада, окажутся по сути схожими, но отделены друг от друга как раз общим свойством — то есть, по его мнению, догматической претензией на законченность, которая также подавила редкие проблески западного или (что предпочтительнее) вдохновленного Западом рационального открытого гуманизма. Формирующие посылки, которые он видит на Западе, напротив, оказываются лежащими в основе наиболее характерных для человека свойств. Например, он ссылается на эти посылки как на «отношение к миру, в котором человек вырос в эпоху Возрождения». Здесь слово «человек» нельзя понимать как биологический вид (как, например, в фразе «человек имеет 32 зуба») и даже не как человечество в целом (как в выражении «единство человека»), оно (как часто встречается в западнической литературе) означает только долгоживущее мифическое существо, «Человека», который лично переживает череду важных событий в разные исторические периоды и который ничем не отличается от главного героя мифа о «западном человеке», чей культурный уровень на конечной стадии развития оказывается самым высоким и человечным из того, чего достигло человечество.

Все это предполагает органическую стабильность каждой культурной традиции, воплощенную в идеальном образе человека, который просто раскрывает во времени заложенные в нем возможности. О недостатках такой детерминированности в традициях и о трудности сравнения развития Запада и исламского мира на основе плодотворных культурных особенностей см. раздел об историческом методе во Введении.

С. М. Штерн доказал, что специфическое арабское вмешательство в процесс развития романской поэзии в Испании и Галлии (и у мусульман, и у христиан) возможно и даже вероятно, но пока не доказано.

H. A. R. Gibb, ‘The Influence of Islamic Culture on Medicvai Europe’, Bulletin of the John Rylands Library , 38 (1955), 82–98; автор предлагает любопытное исследование того, как традиция высокой культуры в Средние века сохраняла свою оригинальность, несмотря на сильное влияние извне. Он говорит только о диффузии и не учитывает контекстуальное влияние самого факта присутствия чуждой культуры и связанных с ней сложностей.

На русском эти слова означают соответственно: апельсин, лимон, люцерна, шафран, сахар, сироп, мускус, муслин, альков, гитара, мастика, амальгама, перегонный куб, алхимия, щелочь, сода, алгебра, альманах, зенит, надир, тариф, адмирал, шах и мат. — Прим. перев.

Наиболее доступное исследование исламского влияния на Запад — The Legacy of Islam , ed. Thomas Arnold and Arthur Guillaume (Oxford University Press, 1931). Рассматриваемое в нем наследие имеет отношение не к современным мусульманам, а к Западу, весьма преждевременно названному наследником вырождающегося ислама. Многие главы имеют отношение к данной теме, но не все. Лучшая — Н. A. R. Gibb, ‘Literature’, 180–209, — где блестяще демонстрируется влияние на западную литературу. Глава об изобразительном искусстве — Thomas Arnold, ‘Islamic Art and Its Influence on Painting in Europe’, 151–154 — тоже полезна, но менее проницательна в отношении того, что именно значит «влияние». X. Фармер также написал отличную главу (H. G. Farmer, ‘Music’, 356–375). Все исследования естественных наук — например: Max Meyerhof, ‘Science and Medicine’, 311–355 — страдают неверным представлением о том, что влияние на латинскую традицию оказывала, по сути, вся исламская наука; это значит, что они не затрагивают некоторые серьезные вопросы о западной избирательности, но все раскрытые ими вопросы освещены прекрасно.