Записка о древней и новой России

неизмеримое Сибирское, дотоле неизвестное Европе.

Сие великое творение князей московских было произведено не

личным их геройством, ибо, кроме Донского, никто из них не

славился оным, но единственно умной политической системой,

согласно с обстоятельствами времени. Россия основалась победами и

единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым

самодержавием.

Во глубине Севера, возвысив главу свою между азиатскими и 23

европейскими царствами, она представляла в своем гражданском

образе черты сих обеих частей мира: смесь древних восточных

нравов, принесенных славянами в Европу и подновленных, так

сказать, нашею долговременною связью с монголами, — византийских,

заимствованных россиянами вместе с христианскою верою, и

некоторых германских, сообщенных им варягами. Сии последние

черты, свойственные народу мужественному, вольному, еще были

заметны в обыкновении судебных поединков, в утехах рыцарских и в

духе местничества, основанного на родовом славолюбии. Заключение

женского пола и строгое холопство оставались признаком древних

азиатских обычаев. Двор царский уподоблялся византийскому. Иоанн

III, зять одного из Палеологов, хотел как бы восстановить у нас

Грецию соблюдением всех обрядов ее церковных и придворных:

окружил себя Римскими Орлами и принимал иноземных послов в

Золотой палате, которая напоминала Юстинианову. Такая смесь в

нравах, произведенная случаями, обстоятельствами, казалась нам

природною, и россияне любили оную, как свою народную

собственность.

Хотя двувековое иго ханское не благоприятствовало успехам

гражданским искусств и разума в нашем отечестве, однако ж Москва

и Новгород пользовались важными открытиями тогдашних времен:

бумага, порох, книгопечатание сделались у нас известны весьма

скоро по их изобретении. Библиотеки царская и митрополитская,

наполненные рукописями греческими, могли быть предметом зависти

для иных европейцев. В Италии возродилось зодчество: Москва в XV

в[еке] уже имела знаменитых архитекторов, призванных из Рима,

великолепные церкви и Грановитую палату; иконописцы, резчики,

золотари обогащались в нашей столице. Законодательство молчало во

время рабства, Иоанн III издал новые гражданские уставы. Иоанн IV

— полное Уложение, коего главная отмена от Ярославовых законов 24

состоит в введении торговой казни, неизвестной древним

независимым россиянам. Сей же Иоанн IV устроил земское войско,

какого у нас дотоле не бывало: многочисленное, всегда готовое и

разделенное на полки областные.

Европа устремила глаза на Россию: государи, папы, республики

вступили с нею в дружелюбные сношения, одни для выгод купечества,

иные — в надежде обратить ее силы к обузданию ужасной Турецкой

империи, Польши, Швеции. Даже из самой глубины Индостана, с

берегов Гангеса в XVI веке приезжали послы в Москву, и мысль

сделать Россию путем индийской торговли была тогда общею.

Политическая система государей московских заслуживала удивление

своею мудростью: имея целью одно благоденствие народа, они

воевали только по необходимости, всегда готовые к миру, уклоняясь

от всякого участия в делах Европы, более приятного для суетности

монархов, нежели полезного для государства, и, восстановив Россию

в умеренном, так сказать, величии, не алкали завоеваний неверных,

или опасных, желая сохранять, а не приобретать.

Внутри самодержавие укоренилось. Никто, кроме государя, не

мог ни судить, ни жаловать: всякая власть была излиянием

монаршей. Жизнь, имение зависели от произвола царей, и

знаменитейшее в России титло уже было не княжеское, не боярское,

но титло слуги царева. Народ, избавленный князьями московскими от

бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига, не жалел о своих

древних вечах и сановниках, которые умеряли власть государеву;

детальный действием, не спорил о правах. Одни бояре, столь

некогда величавые в удельных господствах, роптали на строгость

самодержавия; но бегство, или казнь их, свидетельствовали

твердость оного. Наконец, царь сделался для всех россиян земным

Богом.

Тщетно Иоанн IV, быв до 35-ти лет государем добрым и, по 25

какому-то адскому вдохновению, возлюбив кровь, лил оную без вины

и сек головы людей, славнейших добродетелями. Бояре и народ во

глубине души своей, не дерзая что-либо замыслить против

венценосца, только смиренно молили Господа, да смягчит ярость

цареву — сию казнь за грехи их!

Кроме злодеев, ознаменованных в истории названием опричнины,

все люди, знаменитые богатством или саном, ежедневно готовились к

смерти и не предпринимали ничего для спасения жизни своей! Время

и расположение умов достопамятное! Нигде и никогда грозное

самовластие не предлагало столь жестоких искушений для народной

добродетели, для верности или повиновения; но сия добродетель

даже не усумнилась в выборе между гибелью и сопротивлением.

Злодеяние, в тайне умышленное, не открытое историей,

пресекло род Иоаннов: Годунов, татарин происхождением, Кромвель

умом, воцарился со всеми правами монарха законного и с тою же

системою единовластия неприкосновенного. Сей несчастный,

сраженный тенью убитого им царевича среди великих усилий

человеческой мудрости и в сиянии добродетелей наружных, погиб,

как жертва властолюбия неумеренного, беззаконного, в пример векам

и народам. Годунов, тревожимый совестью, хотел заглушить ее

священные укоризны действиями кротости и смягчал самодержавие в

руках своих: кровь не лилась на лобном месте — ссылка, заточение,

невольное пострижение в монахи были единственным наказанием бояр,

виновных или подозреваемых в злых умыслах. Но Годунов не имел

выгоды быть любимым, ни уважаемым, как прежние монархи

наследственные. Бояре, некогда стояв с ним на одной ступени, ему

завидовали; народ помнил его слугою придворным. Нравственное

могущество царское ослабело в сем избранном венценосце.

Немногие из государей бывали столь усердно приветствуемы 26

народом, как Лжедимитрий в день своего торжественного въезда в

Москву: рассказы о его мнимом, чудесном спасении, память ужасных

естественных бед Годунова времени, и надежда, что Небо, возвратив

престол Владимирову потомству, возвратит благоденствие России,

влекли сердца в сретение юному монарху, любимцу счастья.

Но Лжедимитрий был тайный католик, и нескромность его

обнаружила сию тайну. Он имел некоторые достоинства и добродушие,