Записка о древней и новой России

но голову романтическую и на самом троне характер бродяги; любил

иноземцев до пристрастия и, не зная истории своих мнимых предков,

ведал малейшие обстоятельства жизни Генриха IV, короля

французского, им обожаемого. Наши монархические учреждения XV и

XVI века приняли иной образ: малочисленная Дума Боярская, служив

прежде единственно Царским советом, обратилась в шумный сонм ста

правителей, мирских и духовных, коим беспечный и ленивый Димитрий

вверил внутренние дела государственные, оставляя для себя внешнюю

политику; иногда являлся там и спорил с боярами к общему

удивлению: ибо россияне дотоле не знали, как подданный мог

торжественно противоречить монарху. Веселая обходительность его

вообще преступила границы благоразумия и той величественной

скромности, которая для самодержавцев гораздо нужнее, нежели для

монахов картезианских. Сего мало. Димитрий явно презирал русские

обычаи и веру: пировал, когда народ постился; забавлял свою

невесту пляскою скоморохов в монастыре Вознесенском; хотел

угощать бояр яствами, гнусными для их суеверия; окружил себя не

только иноземною стражею, но шайкою иезуитов, говорил о

соединении церквей и хвалил латинскую. Россияне перестали уважать

его, наконец, возненавидели и, согласясь, что истинный сын

Иоаннов не мог бы попирать ногами святыню своих предков, 27

возложили руку на самозванца.

Сие происшествие имело ужасные следствия для России; могло

бы иметь еще и гибельнейшие. Самовольные управы народа бывают для

гражданских обществ вреднее личных несправедливостей, или

заблуждений государя. Мудрость целых веков нужна для утверждения

власти: один час народного исступления разрушает основу ее,

которая есть уважение нравственное к сану властителей. Москвитяне

истерзали того, кому недавно присягали в верности: горе его

преемнику и народу!

Отрасль древних князей суздальских и племени Мономахова,

Василий Шуйский, угодник царя Бориса, осужденный на казнь и

помилованный Лжедимитрием, свергнув неосторожного самозванца, в

награду за то приял окровавленный его скипетр от Думы Боярской и

торжественно изменил самодержавию, присягнув без ее согласия не

казнить никого, не отнимать имений и не объявлять войны. Еще имея

в свежей памяти ужасные исступления Иоанновы, сыновья отцов,

невинно убиенных сим царем лютым, предпочли свою безопасность

государственной и легкомысленно стеснили дотоле неограниченную

власть монаршую, коей Россия была обязана спасением и величием.

Уступчивость Шуйского и самолюбие бояр кажутся равным

преступлением в глазах потомства, ибо первый также думал более о

себе, нежели о государстве, и пленяясь мыслию быть царем, хотя и

с ограниченными правами, дерзнул на явную для царства опасность.

Случилось, чему необходимо надлежало случиться: бояре видели

в полумонархе дело рук своих и хотели, так сказать, продолжать

оное, более и более стесняя власть его. Поздно очнулся Шуйский и

тщетно хотел порывами великодушия утвердить колеблемость трона.

Воскресли древние смуты боярские, и народ, волнуемый на площади

наемниками некоторых коварных вельмож, толпами стремился к дворцу

кремлевскому предписывать законы государю. Шуйский изъявлял 28

твердость: «Возьмите венец Мономахов, возложенный вами на главу

мою, или повинуйтесь мне!», — говорил он москвитянам. Народ

смирялся и вновь мятежничал в самое то время, когда самозванцы,

прельщенные успехом первого, один за другим, на Москву

восставали. Шуйский пал, сверженный не сими бродягами, а

вельможами недостойными, и пал с величием, воссев на трон с

малодушием. В мантии инока, преданный злодеями в руки чужеземцам,

он жалел более о России, нежели о короне, с истинною царскою

гордостью ответствовал на коварные требования Сигизмундовы, и вне

отечества, заключенный в темницу, умер государственным

мученником.

Недолго многоглавая гидра аристократии владычествовала в

России. Никто из бояр не имел решительного перевеса; спорили и

мешали друг другу в действиях власти. Увидели необходимость иметь

царя и, боясь избрать единоземца, чтобы род его не занял всех

степеней трона, предложили венец сыну нашего врага, Сигизмунда,

который, пользуясь мятежами России, силился овладеть ее западными

странами. Но, вместе с царством, предложили ему условия: хотели

обеспечить веру и власть боярскую. Еще договор не совершился,

когда поляки, благоприятствуемые внутренними изменниками,

вступили в Москву и прежде времени начали тиранствовать именем

Владислава. Шведы взяли Новгород. Самозванцы, козаки

свирепствовали в других областях наших. Правительство рушилось,

государство погибало.

История назвала Минина и Пожарского «спасителями Отечества»:

отдадим справедливость их усердию, не менее и гражданам, которые

в сие решительное время действовали с удивительным единодушием.

Вера, любовь к своим обычаям и ненависть к чужеземной власти

произвели общее славное восстание народа под знаменами некоторых

верных отечеству бояр. Москва освободилась.

Но Россия не имела царя и еще бедствовала от хищных 29

иноплеменников; из всех городов съехались в Москву избранные

знаменитейшие люди и в храме Успения, вместе с пастырями церкви и

боярами, решили судьбу отечества. Никогда народ не действовал

торжественнее и свободнее, никогда не имел побуждений

святейших... Все хотели одного — целости, блага России. Не

блистало вокруг оружие; не было ни угроз, ни подкупа, ни

противоречий, ни сомнений. Избрали юношу, почти отрока,

удаленного от света; почти силою извлекли его из объятий

устрашенной матери-инокини и возвели на престол, орошенный кровью

Лжедимитрия и слезами Шуйского. Сей прекрасный, невинный юноша

казался агнцем и жертвою, трепетал и плакал. Не имея подле себя

ни единого сильного родственника, чуждый боярам верховным,

гордым, властолюбивым, он видел в них не подданных, а будущих

своих тиранов, — и, к счастию России, ошибся. Бедствия мятежной

аристократии просветили граждан и самих аристократов; те и другие

единогласно, единодушно наименовали Михаила самодержцем, монархом

неограниченным; те и другие, воспламененные любовью к отечеству,

взывали только: Бог и Государь!.. Написали хартию и положили оную

на престол. Сия грамота, внушенная мудростью опытов, утвержденная

волею и бояр, и народа, есть священнейшая из всех государственных

хартий. Князья московские учредили самодержавие — отечество