Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Всю ночь работали. Копали хранилища в отрогах балки. Делали удобные подъездные пути для транспорта. Земля промерзала, дул хлесткий ветер со снегом и пылью. Костры не разводили. Сильно промерзли. К утру места земляных работ прикрыли маскировочными сетями. Несколько человек освободил от работ: фурункулез, ссадины на ладонях, грыжа паховая, водянка яичка. Большую часть ночи копал вместе со всеми.

Прибыл связист из штаба бригады с каким-то приказом к командиру роты. Единственное, что стало известно — наша бригада придана 51-й армии в качестве подвижного резерва. Наконец обрели хозяина, значит, и дело будет. Ясно стало, что и земляные работы неспроста.

Связист привез большое количество писем. Давно их ждали. Я получил три письма: два от матери и одно из Ленинграда от тетки Фаины. Они желали быстрейшей победы над врагом.

Царило оживление, обмен информацией. Были и грустные лица. Манько писем не получил. Он ушел от всех. Нашел его в кабине одной из машин — курил. Он — командир автовзвода — нарушал им же отданный приказ не курить возле машин в кошаре и нарушил наше пари о прекращении курения. Жаль, конечно, но его можно понять.

Я подошел к нему, молча пожал ему руку у локтя и пошел по своим делам.

После полуночи в район работ прибыл подполковник Иванов с еще одним подполковником — представителем армии, командир роты и политрук. Интересовались объемом сделанной работы. Самое печальное ожидало нас после завтрака. Они произвели осмотр наших транспортных машин, и представитель армии приказал снять шкуры, которыми утеплили кабины. Наши стали возражать. Они ушли от личного состава в летучку командира роты. Через какое-то время вызвали туда командира транспортного взвода Манько, и подполковник Иванов приказал ему сорвать шкуры и придать машинам первоначальный вид. Манько застыл, услышав об этом, затем пришел в себя, пытался протестовать, но получил приказ немедленно выполнять. Манько построил взвод и объявил шоферам о приказе зампотеха бригады. Люди молчали, стояли и не двигались с места. Команду «приступить к исполнению» никто не торопился выполнять.

Первым заговорил старшина «Крошка». Он заявил, что нельзя выполнять приказ. Дело к зиме идет, утеплили кабины, и вдруг все разрушать.

Тут разом заговорили все. Манько распустил всех и ушел из расположения взвода. Надеялся, что, может, все останется по-старому. Но не вышло. Его вызвал командир роты и строго спросил, почему не выполняется приказ.

Вернулся в расположение взвода, опять построил людей и попросил приступить к выполнению приказа. Сказал, что другого выхода не видит. И шоферы с болью в сердце стали срывать шкуры и оголять кабины, которые еще так недавно с трудом утепляли. Ночь впереди опять бессонная — предстоят земляные работы. Манько не приходил отдыхать. Расстроился. Занимался со взводом «приведением в порядок машин». Будто предстоял парад, а не боевые действия. Проявили заботу о внешнем виде машин во вред здоровью и настроению воинов. Как все это нелепо.

Всю ночь только и разговоров о шкурах. С таким трудом утепляли машины — и все разрушать. Жалели автотранспортников. А те не могли успокоиться, ругали подполковника Иванова, представителя армии. Поездили бы в открытых машинах, тогда бы и принимали решения. После завтрака пошел в транспортный взвод. Продолжали срывать шкуры из некоторых кабин. Федя Бяширов — инициатор с обивкой кабин шкурами — пристраивал снятые шкуры внутри кабины. Сзади и к потолку прикреплял где проволокой, где гвоздями, а с боков подвешивал на крючки. При начальстве легко можно их снимать.

— Не кием по голове, то по кумполу — один исход, — говорил Бяширов, — нельзя снаружи, то будут внутри. Утеплимся таким макаром.

По его примеру и остальные стали пристраивать шкуры внутри кабины. Манько пошел к Михайловскому и рассказал ему об этой уловке. Вместе они пришли во взвод. Он посмотрел на работу водителей и разрешил утеплять кабины машин изнутри. Все-таки не будут открытые кабины, не так будет продувать. Водителям предстояла ночная изнурительная работа по сооружению хранилища, но все как один занимались «упорядочением» своих кабин, а ночью, знали, пойдут на работы.

К ужину прибыла в наше распоряжение группа наших танков Т-20 и Т-60 под командованием командира 1-го танкового батальона капитана Рустикова. Вместе с ними следовала одна машина с десятью автоматчиками. Им предстояла боевая задача: произвести разведку пути из района озера Цаца по направлению на Семкин. Разведать, занята ли противником высота 62,0. Заехали в наше расположение в связи с тем, что заклинивало башню одного танка, отказывал электроспуск другого танка.

Ремонтом пушки занялся оружейный мастер Тарас Колесник. Помогал ему и экипаж танка. У него все получалось по части ремонта вооружения, недолго провозился и на этот раз. С башней занимались дольше. Почти весь наш личный состав ушел на земляные работы, а танкисты убыли за полночь. Возможно, им поручили разведать путь предстоявшего нашего продвижения или других частей армии. Чувствовалось, что предстоит что-то очень значительное.

Заболел красноармеец Курбатов, и видно, очень серьезно. Я не мог сразу разобраться. Задолго до рассвета за мной пришел посыльный, сказал, что красноармеец умирает и что его послал дежурный по роте.

Я осмотрел больного. Он на мои вопросы отвечал неохотно, вяло. Бывало, что и совсем не отвечал. Отмечалось нарастание коматозного состояния. Сознание было затемнено. Голову приподнять от нар не мог. Очень хотел пить, и когда приподнимал его голову, он вскрикивал от болей и откидывал голову назад с приподнятым подбородком. Это было похоже на какое-то заболевание головного мозга.

Я доложил командиру о больном и сказал ему, что похоже это заболевание на менингит и, если не сделать ему спинномозговую пункцию — больной погибнет. Его нужно срочно везти в медсанвзвод. Он распорядился выделить машину и отправить меня до рассвета.

Всю ночь шел мокрый снег. Временами пуржило. Люди промерзли. Работа не согревала. Костры разводить не разрешали. С рассветом открылась безбрежная забеленная снегом степь.

Командир разрешил ехать одной машиной. Выделил для охраны двух красноармейцев с карабинами. Больного положил на солому в кузове. Через часа два добрались до Зергента. Больной уже был без сознания. На вопросы не отвечал. Посмотрели его врачи Гасан-Заде и Ложкина и предложили мне везти его на этой машине к Волге. Рекомендовали вначале заехать в Ханату. Там был медсанбат. Если его не примут, то везти в Никольское, где был не один госпиталь. В направлении написан диагноз: подозрение на менингит. Сделали на дорогу уколы, и я выехал. В Ханате больного не приняли, и мы направились в Никольское. Подъехали к терапевтическому полевому подвижному госпиталю (ТППГ). Там отказали в приеме. Больной был в крайне тяжелом состоянии, без сознания. Дежурный врач ТППГ отправил меня в эвакогоспиталь, головное отделение которого расположилось на правом берегу Волги, у переправы. Там сдал больного и отправились в обратный путь. Через Волгу в направлении Ханата шло много наших войск. В пути обгоняли воинские части, много их стояло вдоль дороги. В этот же день, уже поздно вечером, через Ханату добрались до Зергента. Решили переночевать здесь и направились в медсанвзвод. Тихонько улеглись на полу, благо было тепло, и вскоре уснули. Утром узнали, что бригада получила задание по охране штаба 51-й армии. Штаб бригады, рота управления, мотострелковый пулеметный батальон и инженерно-саперная рота убывают или уже убыли в новый район. Медсанвзвод погрузился в основном еще вчера и также должен убыть сегодня. О нашей роте технического обеспечения никто ничего не знал. Должно быть, и нашим предстоит марш в новый район дислокации.