Гвидо Препарата -

Оба эти человека, хотя и разительно непохожие друг на дру­га, явились воплощением искусства возможного: многогранные личности, одаренные и гибкие — в интеллектуальном и светском плане — настолько, что впали в грех тщеславия, вообразив, что могут направить мир в любое нужное им русло. Каждый из них воображал, что способен изменить трагическую судьбу Герма­нии; если говорить более конкретно, то они думали, что смогут перехитрить Британию и обыграть ее в этой игре, превратив Веймар в работоспособный инструмент политики, — именно по­этому история их и запомнила. Их самопожертвование оказа­лось неоправданным и ненужным, но весьма показательным в том, что касается зарождения и созревания нацизма.

Матиас Эрцбергер, депутат рейхстага от католического цен­тра, обладавший неукротимой энергией, начал политическую карьеру в первом десятилетии двадцатого века с расследования скандалов, связанных с имперской колониальной политикой (хищения, жестокое обращение с туземцами, раздутые счета за правительственные заказы и т. д.); обнародованные Эрцбергером факты привели к отставке директора колониальной адми­нистрации и его молодого секретаря Карла Гельфрейха. Этот последний тем не менее впоследствии стал играть не послед­нюю роль в германской политической жизни, питая смертель­ную ненависть к Эрцбергеру (12). Подобно большинству своих современников, Эрцбергер был воплощением диссонирующей немецкой двойственности, открытой в свое время Вебленом, а именно смеси шовинизма и прогрессивных чаяний. Во имя «возможного» Эрцбергер смирился с невозможностью выиг­рать войну: в 1914 году он выступал в ее поддержку и требовал аннексий; всего два года спустя он активно участвует в бесчис­ленных зарубежных миссиях, пропагандируя мирные предло­жения, инициированные Ватиканом. Когда все попытки такого рода закончились неудачей, ничуть не напуганный этим Эрц­бергер, всегда бывший прагматиком, добровольно согласился на роль генеральского козла отпущения и, как уже было сказа­но, принял непосредственное и решающее участие в заклю­чении перемирия (ноябрь 1918 года) и Версальского мирного договора (июнь 1919 года). Пока консерваторам приходилось считаться с тщеславием Эрцбергера, чтобы пользоваться его изумительным искусством достижения паллиативных решений, однако в душе они с презрением относились к его растущим ап­петитам к решению насущных практических задач, тем более что теперь эти решения покушались на «национальную честь». Так Эрцбергер, не желая видеть последствий, добровольно и не без коварного политического расчета стал символической фи­гурой, воплощением всей массы так называемых ноябрьских преступников, которых немецкие реакционеры обвинили в на­несении Германии предательского удара в спину. После Версаля один из демократов предупредил его: «Сегодня мы еще нужда­емся в вас, но через несколько месяцев... мы от вас избавимся» (13). Это было зловещее предостережение, но Эрцбергер само­уверенно его проигнорировал.

В июне 1919 года Эрцбергер стал министром финансов во втором правительстве Веймарской республики. В своей первой речи, произнесенной им в этом качестве в следующем месяце на заседании Национальной ассамблеи, он обрисовал текущие фи­нансовые проблемы Германии. К концу войны расходы Герма­нии составили 160 миллиардов марок; эта сумма почти вдвое превосходила годовой доход к концу 1918 года. Эти расходы бы­ли покрыты долгосрочными долговыми обязательствами на сумму более 98 миллиардов марок — это была основная часть го­сударственного долга, военный заем (die Kriegsanleihe), — а 47 миллиардов марок правительство получило за счет кратко­срочных государственных облигаций; ничтожный остаток со­брали в виде налогов (14).

Военный долг являет собой превосходный образчик безумия современной монетарной системы: в данном случае немецкое общество задолжало «самому себе» сумму, вдвое превышавшую его доход и растраченную на мероприятия, не дающие никакой отдачи. Частные лица стали обладателями прав собственности, уже распыленной в проигранных сражениях; люди упрямо на­зывали это богатством, надеясь выгадать свой интерес хотя бы в течение многих следующих лет.

Мало того, Эрцбергер детально разобрался и в том, кто кому и сколько должен. Более 90 процентов взносов по облигациям военного займа*

* Общее число подписчиков поенного лайма составило № миллионов человек.

поступили в казну от «маленьких людей» и были весьма скромны: они составили четверть общего объема зай­ма. Это означало, что на долю оставшихся 10 процентов подпи­счиков (четырех миллионов из тридцати девяти), то есть на долю богатых и очень богатых людей, приходились оставшиеся 75 миллиардов марок — не говоря о квоте богачей в краткосроч­ных заимствованиях (15). Из этих четырех миллионов богатых инвесторов приблизительно половина обеспечила четверть объема Kriegsanleihe. Такое разделение инвесторов позволило

выделить в самостоятельную группу самых богатых людей Гер­мании, праздных собственников. Выходило, что 5 процентов подписчиков обеспечили поступление половины всей суммы займа. Таким образом, анализ военного долга подтвердил, что до и после войны в Германии существовала элита численностью около трех миллионов человек, распоряжавшаяся более чем по­ловиной всех ресурсов страны (16). Это был высший, невиди­мый глазу класс Германии, прикрытый и защищенный архитек­торами Версальского договора от всяческого убытка и ущерба в надежде, что в нужное время этот класс будет финансировать и поддерживать антибольшевистское движение.

Для защиты интересов мелких инвесторов Эрцбергер по­началу клялся объявить финансовый крестовый поход, имев­ший целью обеспечение регулярного возмещения доли, то есть дохода с ценных бумаг для их законных владельцев. В сумме стоимость этих ценных бумаг оценивалась в 160 миллиардов ма­рок, а это означало, что на государственный бюджет ежегодно ложится дополнительная нагрузка в 10 миллиардов марок. Сле­довательно, теперь возникал следующий вопрос: кто будет опла­чивать эту долю? Как это обычно случается, деньги было реше­но взять из зарплат рабочих и отчасти из доходов среднего класса, на которых — на рабочий и средний класс — правитель­ство возложило основную часть налогов, из коих государствен­ные рантье — специалисты по стрижке купонов — получали нео­граниченный поток незаслуженных и незаработанных доходов, их еще называют рентой (то есть деньги, получаемые ни за что)*.

* Эта система продолжает функционировать и по сей день.

Тяжелый удар, который такое обложение наносило низ­шим слоям немецкого общества, побудил Веблена рекомендо­вать безусловное списание военного долга в целом, чтобы тем самым сократить доходы германской элиты, а сэкономленные таким образом деньги направить на реконструкцию опустошен­ных войной областей.