Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Хорошо не то, что Довлатов «не прислушался», а плохо, что слышать подобные оценки ему приходилось часто. Учитывая его мнительность и неуверенность в себе, можно представить, с каким постоянным преодолением самого себя он работал. Увы, но подобное снисходительно-брезгливое отношение к Довлатову и его прозе в известной мере сохранилось. Дмитрий Быков в очерке о Катаеве походя называет Довлатова «недалеким человеком». Быков в очередной раз не попал. Довлатов, к сожалению, давно уже далеко от нас, а вот Дмитрий Львович по-прежнему утомительно близок. Если такое говорится сегодня, можно представить, что он слышал тогда. К чему свелось его положение? Уходить в самиздат он не хотел. Писатель тот, кого читают не потому, что тот «подпольный» и «запрещенный». Политическая актуальность преходяща, а настоящий писатель как раз пытается преодолеть текучесть времени. Из интервью Довлатова Джону Глэду:

Мне же всегда в литературе импонировало то, что является непосредственно литературой, то есть некоторое количество текста, который повергает нас либо в печаль, либо вызывает ощущение радости, который вынуждает нас с увлечением себя прочитывать.

На помощь со стороны влиятельных «либеральных кругов» рассчитывать не приходилось. Вынужденный отчаянный шаг – публикации в эмигрантских изданиях – ставил под вопрос не литературную будущность Довлатова, а возможность его обычной жизни в стране.

Решение Ефимова эмигрировать психологически объяснимо. Оно связано с осознанием того, что его литературная карьера не просто застопорилась, а уверенно движется вниз. Кормиться за счет детских книг ему не хотелось, редкие взрослые книги проходили справедливо незамеченными. Авторские амбиции подкреплялись тайными козырями из писательской колоды Ефимова. Как помните, в период написания романа «Зрелища» он увлекся метафизикой. Интерес не был сиюминутным. Писатель прочитал последовательно Шопенгауэра, Канта, Кьеркегора. Частично освоив сокровищницу мировой философии, Ефимов приступает к ее пополнению. Он благожелательно отмечает заслуги предшественников:

АРИСТОТЕЛЬ вгляделся в правила, которым следуют все разумные люди в своих рассуждениях, и создал свою знаменитую «Логику».

В 18-м веке КАНТ вгляделся в науку математику, основы которой находятся в сознании всех людей…

Далее следует краткий пересказ из «Философского словаря» любого года издания. Об априорной форме чувствования и о вещи-в-себе.

Шопенгауэра и Кьеркегора я пропускаю. Один вглядывался в волю, другой в «духовные искания всего человечества».

Наконец, апофеоз – ради чего мыслители прошлого напрягали зрение:

В 20-м веке ЕФИМОВ вгляделся в необъяснимую радость игры, испытываемую всеми людьми, и предложил рассматривать боль и удовольствие как важнейшие формы познания, дарованные нашей воле: боль – физическая или душевная – всегда говорит о сужении нашей свободы, нашего царства я-могу; удовольствие, радость – всегда о расширении границ этого царства.

Небольшой абзац – выжимка из философского труда Ефимова, названного «Практической метафизикой». Он не просто его пишет, а отправляет за рубеж. Придумывается хитрый псевдоним, призванный запутать ушлых следователей: Андрей Московит. Он как бы намекает на столичное происхождение вольнодумца. Отдельные главы «Практической метафизики» опубликованы в 87–88 номерах «Граней». К ним написал большое предисловие с хорошим названием «Философами рождаются» Роман Редлих – один из руководителей НТС. В отличие от автора, Редлих имел профессиональное философское образование, полученное в Берлинском университете. Несмотря на это, он смело объявляет «Практическую метафизику» «вкладом в сокровищницу философской мысли». В конце предисловия Редлих советует Московиту доработать труд в духе солидаризма – идеологической основы Народно-Трудового союза.

Честно говоря, не хочется глумиться над трактатом Ефимова, так как в нем чувствуется искренняя увлеченность автора своим трудом. Парадокс в том, что этого нельзя сказать о его художественной прозе – вымученной и неживой. Но проблема в том, что Ефимов «изобретает велосипед». Часть работы – пересказ концепций «вглядывавшихся». То, что автору кажется оригинальным изобретением – хорошо известно из работ Хейзинги (философия игры) или Бубера (концепция Я-Мы), русских космистов. Да, можно сослаться на то, что их работы неизвестны в Советском Союзе, но налет вторичности от этого никуда не исчезает. Постоянное обращение к эмпирике – СССР закупает зерно у капиталистических стран, а крестьяне кормят хлебом домашний скот – снижает «метафизику», демонстрируя любительский характер сочинения. Идею того, что эволюционирующее «Мы» преодолевает устремленность «Я» к диктатуре, также трудно назвать свежей. Ефимов делает ряд смелых прогнозов, касающихся основных сфер жизни. Понять степень их «сбываемости» можно по следующему пассажу:

Философские идеи проникают в жизнь причудливыми и, как правило, очень долгими путями. Но что-то говорит мне за то, что эта книга найдет отклик в умах и сердцах уже нынешнего поколения. Слишком близко она касается страстей и политики, чтобы оставить кого-то равнодушным.

Я предвижу, что у практической метафизики будет много противников, – им мне нечего больше сказать. Будет и много искренних сторонников – к ним я хочу обратиться с самым настоятельным увещеванием.

Неизбывное самодовольство «философа» не прибавляет к нему симпатии. Нужно сказать, что Ефимов проявил чрезмерную осторожность, тщательно маскируя следы своего авторства. Опубликованные главы не взорвали умы современников. Их никто не заметил. Кроме предисловия Редиха других отзывов не последовало. Автор пошел на немалый риск и дал прочитать «Практическую метафизику» профессионалам. К их числу относилась известный специалист в философии Пиама Гайденко. На ее работу о Кьеркегоре Ефимов написал хвалебную рецензию, которую напечатала «Звезда». С такой предысторией «прирожденный философ» вполне оправданно рассчитывал, как сказал Довлатов, «на объективно высокую оценку». Но, увы:

Ее реакция на мою «Практическую метафизику» была уважительной, но сдержанной.

Очень обтекаемо по форме, но предельно ясно по содержанию. Для того же Довлатова это стало бы ударом. Ефимов же рассудил иначе. В ценности своего труда он ни капли не сомневался. Видимо, проблема в том, что книга вышла не полностью. Вот если бы ее напечатать полностью, сделать доступной для широкого круга читателей, начать с русскоязычных, а потом достучаться до иноязычных «умов и сердец». Одна из целей эмиграции, как это ни странно звучит – полное издание «Практической метафизики». Во втором томе воспоминаний Ефимов говорит о первых своих авторских шагах в Америке.