Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

Летом 1906 г. по инициативе командира Сводного корпуса в Маньчжурии [972]генерал-лейтенанта Л. М. Дембовского в частях корпуса было введено изучение китайского языка в качестве обязательного предмета учебных команд. К занятиям также привлекались все унтер-офицеры. Первичное изучение языка предполагало практические освоение нескольких десятков китайских слов, наиболее необходимых в военном обиходе. Обучение китайскому языку было возложено на штатных переводчиков дивизий под наблюдением штаб-офицеров, управляющих полковыми учебными командами. По окончании занятий в полковых учебных командах изучение китайского языка предполагалось организовать по усмотрению начальников дивизий и командиров отдельных частей, не входящих в состав дивизий, со всеми нижними чинами.

Примечательно, что ГУГШ не ведал о существовании курсов китайского языка в частях Сводного корпуса до появления в газете «Русский инвалид» небольшой корреспонденции из г. Харбина, датированной 25 августа 1906 г. [973]Только после публикации в газете начальник Генерального штаба распорядился сообщить ему как саму организацию курсов китайского языка, так и источник их финансирования [974]. Для Генерального штаба опыт организации изучения китайского языка в частях Сводного корпуса представлял значительный интерес в связи с разработкой временных мер по изучению восточных языков в Приамурском и Иркутском военных округах.

Осенью того же года, по решению Л. М. Дембовского, при штабе Заамурского округа пограничной стражи для офицеров Сводного корпуса были организованы практические курсы японского и китайского языков [975]. Для финансирования курсов китайского языка Дембовский использовал 6000 руб., отпущенных ему генерал-лейтенантом Гродековым. Из этой суммы предполагалось выделить 2000 руб. на оборудование классов, учебные пособия и оплату преподавателей; остальные 4000 руб. – на выдачу премий офицерам, успешно закончившим курс [976]. Открытие курсов состоялось 7 ноября 1906 г. Курсы действовали под наблюдением начальника штаба ЗОПС полковника Н. Г. Володченко. Для занятий на них записались 37 офицеров из частей Сводного корпуса: на китайский язык – 22 чел., на японский – 15 чел.

Занятия на курсах велись ежедневно с шести до восьми часов вечера. Преподавателями состояли русский учитель китайского языка и приехавший из Пекина учитель-практикант. Преподавание японского языка возлагалось на драгомана штаба корпуса, одновременно через газеты было сделано объявление о поиске преподавателя японского языка. Также руководство Сводного корпуса указывало на желательность изучения офицерами японского языка путем командирования в Японию сроком на один год с выдачей поощрительных премий по сдаче соответствующего экзамена. Попытка организовать в частях корпуса изучение китайского языка нижними чинами не дала положительных результатов. За непродолжительное время существования курсов их успели окончить три офицера, успешно сдавшие экзамен при штабе ЗОПС.

Русско-японская война среди прочих недостатков военной организации России и русской армии выявила серьезные проблемы с подготовкой кадров специалистов по дальневосточным языкам. Мнение о том, что армия оказалась в Маньчжурии «глуха и нема», было господствующим в официальных документах военного ведомства и в личных оценках участников войны. Для иллюстрации масштаба проблемы приведем два исторических свидетельства – штабной документ и мнение строевого офицера – участника войны.

Одним из первых документов по этой проблематике, появившихся в недрах Генерального штаба, стала аналитическая записка обер-квартирмейстера Генерального штаба генерал-майора Ф. М. Вебеля, участника русско-японской войны и знатока Дальнего Востока. В записке представлена общая картина положения с переводческими кадрами русской армии в период войны с Японией.

«В минувшую войну, – отмечал генерал-майор Вебель, – в особенно резкой форме сказались невыгоды почти полного отсутствия в нашей армии офицеров или чиновников, знающих китайский и японский языки. Не только войсковым частям, но даже и крупным штабам при сношении с китайским населением приходилось обращаться к помощи из числа туземцев. Эти переводчики в подавляющем большинстве случаев были неграмотны, плохо знали и понимали русский язык, а кроме того, были совершенно неизвестны нанимавшим их штабам или частям войск. Получить же какие-либо гарантии надежности и добросовестности переводчиков, разумеется, не было никакой возможности, и волей-неволей приходилось брать в переводчики первого встреченного китайца, мало-мальски говорящего по-русски. Цена на переводчиков была очень высокая: от 120 до 200 и даже более рублей в месяц. Многие из переводчиков составили себе порядочные средства при помощи, как надо думать, недобросовестных сделок с купцами, являвшимися продавцами войскам разного рода припасов. Но, помимо недостаточной порядочности в денежном отношении, большинство китайцев-переводчиков не могло внушать особого доверия и в смысле верности их интересам русской армии. Нельзя было <���…> поручиться, что переводчики не находились в сношениях с тайными японскими агентами.

Но, во всяком случае, вопрос о переводчиках китайского языка разрешался хоть в том смысле, что они были, хотя бы и плохого качества. Иначе обстояло дело с переводчиками японского языка, каковых почти не было вовсе. Например, штаб 2-й [Маньчжурской] армии при своем формировании не смог найти ни за какие деньги японского переводчика и оставался без такового до конца декабря 1904 г. Таким образом, в этой армии пленных, взятых в боях под Сандепу, допрашивать не было возможности. Лишь в декабре в штаб армии был прислан знавший японский разговорный язык один нижний чин, который до войны находился в бегах в Японии; а ко времени Мукденских боев в штаб армии был назначен офицер из запаса, знавший японские иероглифы и разговорный язык; затем был еще прикомандирован один студент Владивостокского института. В общем, только к концу войны штаб армии имел трех переводчиков японского языка; в войсках же армии таковых переводчиков не было вовсе, что вызвало большие неудобства при опросе пленных» [977].

Участник войны есаул П. З. Черепахин отмечал в свою очередь: «Если даже чуть вникнуть в корень дела, становится до боли очевидным, что в минувшую нашу войну с японцами на полях Маньчжурии наши строевые части, все как одна, были парализованы в своих лучших порывах, в своих лучших качествах и в самых лучших, наиболее благоприятных случаях полным незнакомством с языком противника, с языком местного населения и даже с местными условиями. Отсутствие в распоряжении наших строевых частей боевой линии этих трех с виду незначительных и даже как будто «нестроевых» данных нередко ставило целые отряды в безвыходное положение в незнакомой стране, среди чужого нам населения и перед лицом неизвестного для нас противника, который был у себя дома там, где мы чувствовали себя точно на Марсе» [978].