Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

Было также высказано пожелание, чтобы офицеры-переводчики один раз в два месяца представляли в штаб округа переводы из наиболее интересных статей турецких или персидских газет объемом около печатного листа. Эта мера, по мнению штаба округа, должна была поддерживать у выпускников знания, приобретенные в школе.

Штаб округа также высказался за желательность изучения офицерами не только чистых константинопольского и тегеранского диалектов, но и диалектов, распространенных среди населения приграничных с Россией районов Турции и Персии. С этой целью предлагалось ежегодно командировать по несколько офицеров-переводчиков на шесть месяцев в наиболее важные в военном отношении пункты Турции и Персии. В предвоенное время идея изучения диалектов населения приграничных районов была весьма популярна, особенно в среде туркестанских военных востоковедов. В более поздний, советский период от этой идеи окончательно отказались, оставив в учебных программах военных учебных заведений изучение только нормативного языка и классического произношения.

Штаб округа выступил против введения в программу школы языков, распространенных на Кавказе, «дабы не загромождать существующую программу». Тем самым штаб пересмотрел собственную позицию, высказанную в 1908 г. тогдашним начальником штаба округа генералом Г. Э. Берхманом о желательности изучения азербайджанского языка на предполагавшихся в Тифлисе курсах восточных языков. На желательность изучения азербайджанского языка в Тифлисе указывал также и Генерального штаба подполковник Снесарев в своей записке по вопросу изучения восточных языков (1908).

Первая годичная командировка офицеров-слушателей (особенно в Турцию) выявила сложность адаптации офицеров к жизни в стране пребывания по причине недостаточного знания европейских языков, особенно французского. В связи с этим начальник штаба Кавказского военного округа предлагал ввести в программу школы дополнительные занятия по французскому языку, выделив для этого по 2–3 часа ежедневно в период, предшествующий началу заграничных командировок. Последующее совершенствование знаний по французскому языку слушатели могли продолжать за рубежом [1191].

В октябре 1913 г. генерал Гутор запрашивал Азиатскую часть относительно возможности подготовки для курса военной географии в школе специального учебника, за разработку которого выражал готовность взяться преподаватель курса военной географии Генерального штаба полковник С. А. Вибер [1192]. Необходимость такого учебника Гутор объяснял желанием предоставить слушателям наиболее подробные сведения по географии Турции и Персии.

В период работы в штабе округа по вопросу изменений в действовавшее Положение 1911 г. начальник школы генерал-майор Гутор внес предложение о замене названия специальности «офицер-переводчик» на «военный драгоман» – совершенно «невинное изменение», как он это сам характеризовал. Посредством смены названия Гутор пытался дистанцировать готовившихся в руководимой им школе офицеров-переводчиков от многочисленных в то время на Кавказе «туземцев-переводчиков и их дурной славы». Руководство штаба округа тем не менее не приняло это предложение во внимание.

В апреле 1914 г. военный агент в Константинополе генерал-майор М. Н. Леонтьев представил в ГУГШ служебную записку «Желательные изменения в Положении об изучении офицерами восточных языков» [1193]. Генерал Леонтьев был неплохо осведомлен в сущности поднятого вопроса, так как имел значительный опыт службы в штабе Кавказского военного округа и на должностях помощника (1901–1904) и военного агента (с марта 1913 г.) в Турции. По этой причине его взгляды на процесс обучения офицеров-слушателей, особенно в период заграничных командировок, и на последующую службу офицеров-переводчиков представляют несомненный интерес. Гораздо менее авторитетными являются его суждения в вопросах собственно лингвистических и учебно-методических. Рассмотрим несколько подробнее некоторые взгляды Леонтьева на подготовку военно-востоковедных кадров в Кавказском военном округе.

Прежде всего, Леонтьев считал продолжительные командировки офицеров в Турцию нежелательными и даже опасными с точки зрения отношения офицеров-слушателей к воинской службе и их морально-нравственного состояния. «При настоящей постановке дела, – отмечал Леонтьев, – офицеры более трех лет отсутствуют из своих частей, сильно отставая от строя; судя по их собственным заявлениям, служба в строю уже не кажется им особенно привлекательной. В связи с этим у них возникает более или менее общее стремление составить себе положение на стороне, воспользовавшись приобретенными знаниями. Этому стремлению способствует и свободная, независимая жизнь в течение двух лет за границей, вне каких-либо стеснений и действительного контроля, ибо военный агент достаточно занят исполнением своих прямых обязанностей и общению с офицерами может уделить немного времени.

Один из офицеров первого выпуска уже прикомандирован к Министерству иностранных дел. Насколько я знаю, теперь подходит очередь и другого офицера, уже получившего приниципиальное согласие на переход в то же министерство [1194]. Несомненно, спрос на таких офицеров будет и в других ведомствах <���…>. Но много вероятия, что и вернувшиеся в строй офицеры, не имевшие возможности пристроиться на стороне, будут нести дальнейшую службу без особого порыва, в сознании, что их специальные знания, на приобретение которых были потрачены целые три года и, может быть, усиленного труда, не нашли себе надлежащего применения.

Самая командировка в такой город, как Константинополь, на срок двух лет не лишена некоторой опасности в смысле дисциплины и воинской морали, особенно имея в виду, что большинство командируемых офицеров очень молоды и до школы прослужили в строю не более двух-трех лет. <���…> несколько месяцев такой жизни, может быть, и не представили опасности, но два года – срок слишком большой, и несомненно, что на некоторых офицеров, менее устойчивых, и, особенно, холостых, пребывание в Константинополе может оказать некоторое влияние не в интересах их будущей службы. Даже непродолжительное ношение штатского платья при отсутствии прямых общественных обязательств, позволяющее появляться инкогнито где угодно и встречаться с кем угодно, может сказаться вредным образом на отдельных офицерах» [1195].

Леонтьев полагал, что в отношении подготовки офицеров-переводчиков был взят совершенно неправильный курс, что «изучать турецкий литературный язык теоретически и практически едва ли рационально», так как офицерам такой уровень знаний не понадобится в войсках. Леонтьев искренне полагал, что требования к знанию турецкого языка, установленные Положением 1911 г., «несколько преувеличены и не отвечают надобности». Фактически он не предлагал ничего иного, как еще более понизить планку требований к подготовке военно-востоковедных кадров и иметь в армии переводчиков туземного типа с базовым знанием разговорного языка. В то же время он вполне понимал, что удовлетворить потребности армии таким кадром «босоногих» переводчиков невозможно, и предлагал подготовить несколько офицеров-специалистов, «изучивших турецкий язык в корне», и иметь их в штабах Одесского и Кавказского военных округов (по два – в каждом), в ГУГШ и в распоряжении военного агента в Турции – всего не более 6–8 офицеров. «Эти же последние офицеры, – полагал Леонтьев, – будучи распределены в военное время между штабами отдельных действующих отрядов и кавалерийских дивизий, высланных вперед фронта армии, смогут выполнить все (курсив мой. – М. Б .) специальные задачи, как то: составление прокламаций, переводы документов и т. п. непосильные обыкновенным переводчикам» [1196]. Таким образом, Леонтьев предлагал повторить негативный опыт войны с Японией, от которого в течение почти десяти лет открещивалась вся русская военная мысль и офицерский корпус и о котором так много упоминалось в ходе военно-востоковедной реформы. На весь огромный турецкий фронт, для борьбы с полумилионной турецкой армией, Леонтьев предлагал иметь 6–8 «карманных» переводчиков, обслуживающих исключительно нужды Генерального штаба.