Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Зато у сербов было большое преимущество долговременного пользования независимостью. Сербия была государством, имевшим все необходимые, хотя, может быть, и несовершенные органы власти, а также и прекрасную армию. Если бы объединение совершилось, то заслуга в этом деле принадлежала бы Сербии, а не Хорватии, цементом его была бы сербская кровь. Это создавало Сербии несомненное право на первенство в будущем государстве. Кроме того, если бы такое государство осуществилось, перед ним стали бы многочисленные международные задачи, для решения которых потребовалась бы сильная власть. Федеративное государство не могло быть сильным.

С другой стороны, едва ли можно было думать и о простом присоединении. Своими только силами Сербия не могла мечтать о завоевании целых областей у Австро-Венгрии. Вопрос об участи последних мог бы встать практически лишь в конце победоносной войны России и ее союзников с центральными державами. Но в этом случае серьезное значение имел бы вопрос о желании самих хорватов. Пока они находились в пределах австро-венгерской монархии, в мере ненависти к швабам, у них существовало тяготение к Сербии, но как скоро перед этим практически стал бы вопрос о перемене условий существования, отношение к Сербии могло бы измениться, особенно если бы одну зависимость они переменили на другую. Несмотря на одинаковость происхождения, указанная выше разница в складе жизни давала сильно себя чувствовать. Еще не так давно существовал резкий антагонизм между хорватами и сербами в Австрии. В Аграме (Загреб) были сербские и хорватские кафе, куда не допускались сербами хорваты, а хорватами – сербы. Потом политическая жизнь выдвинула идею создания сербо-хорватского блока. В последнем сейме ему принадлежало большинство. Однако наряду с ним еще существовала партия франковцев, т[о] е[сть] непримиримых хорватов, заядлых врагов сербов. Со всем этим необходимо было считаться. Надо было оказать уважение особенностям Хорватии и уверить их в выгодах соединения с Сербией.

Был еще один очень важный фактор в постановке югославянского вопроса, а именно – Италия. Она не могла сочувственно относиться к мысли о создании сильной Сербии. В своем стремлении утвердить господство на Адриатике Италия предъявляла притязания на побережье, населенное славянами. Чем больше приближалась минута постановки этих вопросов, тем сильнее давал себя чувствовать антагонизм между Италией и южным славянством. В частности, относительно Хорватии итальянцы предпочли бы создание из нее самостоятельного государства, чем присоединение ее к Сербии. Они рассчитывали найти сочувствие к этой идее среди хорватской аристократии, но в широких слоях населения эти происки Италии возбуждали возрастающее к ней недоверие, переходившее в ненависть, а тяготение к Сербии от этого не возрастало. Одно время, когда военные действия между Австрией и Сербией временно прекратились, и вместе с тем усилились слухи о предстоящем присоединении Италии к державам Согласия, взаимная вражда между сербами и австрийцами как будто потухла и уступила место ненависти и тех и других к Италии. Австрия надеялась использовать это настроение и в предстоящей борьбе против Италии опереться на симпатии своих славянских подданных гораздо прочнее, чем это ей удавалось до тех пор в борьбе с Сербией. Мне приходилось слышать в Нише от ответственных политических деятелей злорадные надежды, что австрийцы поколотят как следует итальянцев. Такое настроение не могло не представляться опасным.

Наши интересы, по существу, требовали возможно более благоприятного для Сербии разрешения юго-славянского вопроса. Мы могли только приветствовать возможно большее усиление Сербии, с которой и в будущем у нас были бы общие враги. Мы не могли желать создания самостоятельного хорватского королевства, ибо в этом случае неминуемо создался бы искусственный конфликт интересов между ней и Сербией, но признавая законность сербских интересов, мы не могли стать исключительно на их узкую точку зрения. Привлечение Италии к союзу с нами было настолько важно, что было необходимо считаться с ее интересами и в силу этого идти на некоторые жертвы и ограничения этнографического принципа. Все эти вопросы только еще намечались, когда в Нише в первый раз приехал Супило.

Это был умный, образованный человек; он воспитался на итальянской культуре, был горячим поклонником итальянского risorgimento [185], говорил по-итальянски, как итальянец. На нем была, однако, печать, общая большинству политических деятелей в Австро-Венгрии, – он был не только политиком, но и политиканом. Увлекающийся, хитрый и честолюбивый, он не брезгал и маленькими средствами для достижения своих идей, прибегая к лести, интригам и сплетням. Его приезд в Ниш оживил интерес к югославянскому вопросу. Он часто бывал у Пашича и других политических деятелей, виделся с престолонаследником и говорил мне, что получил полное удовлетворение от всего, им услышанного.

В одном отношении я надеялся, что посещение Супило не останется без благотворного воздействия на сербов. Чем шире и заманчивее представлялись перспективы в южнославянском вопросе, тем больше можно было надеяться на уступчивость сербов в македонском вопросе. Нельзя было гоняться за двумя зайцами. Сам Супило мне говорил, что хорваты не могут сочувственно относиться к несговорчивости сербов, которая отвлекала и ослабляла их внимание и силы. По его словам, между хорватами и болгарами издавна существовали симпатии, ибо болгары посылали иногда свою молодежь довершать образование в Аграм [186]. Говорил ли Супило в этом духе с Пашичем, было мне, однако, неизвестно. Супило был слишком тонкий и изворотливый человек, он не мог желать быть неприятным, вмешиваясь во внутренние сербские дела. В беседе со мной он изливал горячие чувства к России, на нее одну возлагал надежды на осуществление своей национальной мечты. Главное значение он придавал факту объединения с Сербией. Что получится из этого, он предоставлял решить будущему, и говорил, что пускай Россия окрестит, как хочет, будущее государство, которое может назваться или Югославией, или Сербо-Хорватией, или сохранить название Сербии, против чего он лично не возражал.

Супило приехал из Рима, где учредился Южно-Славянский комитет, коего он был представителем. Он рассказывал мне свои беседы с итальянскими государственными людьми. Он развивал ту мысль, что настоящие интересы Италии и самое ее прошлое потребует признания национальных прав южных славян. Установив с ними добрые отношения, она гораздо вернее упрочит на Адриатике свое влияние и торговые интересы. Если, наоборот, Италия будет стремиться к присоединению мест, населенных славянами, и будет мешать их политическому объединению, то она наживет себе с их стороны непримиримую ненависть и войну в будущем. Когда он говорил об Италии, то глаза у него загорались от ненависти и он переходил при этом на всего ближе известный ему итальянский язык. Из Ниша Супило поехал в Петроград. С ним вместе поехал депутат от Боснии, чтобы установить и засвидетельствовать полное единство взглядов между представителями различных славянских областей.